Судебные ошибки

Памела была красной как рак. В конце концов она нашла какие-то слова утешения и сказала, что лучше вообще не проделывать этого пути.

Понимавший шутки Ромми улыбнулся, обнажив зубы.

— Оно, конечно, лучше, но все равно, хочешь не хочешь, думаешь об этом. На нервы действует. Как я позволю себя убить? Большей частью думаю, что войду в ту камеру с поднятой головой. Я не сделал ничего такого, за что нужно казнить. Крал кое-что, но ведь за это не казнят, правда? Только меня один черт ждет казнь.

Памела, забыв о профессиональном достоинстве, выпалила невыполнимое обещание:

— Нет, не ждет.

— Ладно вам, я привык. Должен же человек когда-то привыкнуть, если знаешь, что тебя убьют. Думаешь, что пойдешь в ту камеру и кто-то убьет тебя. Что это твой последний путь, последнее, что ты увидишь. Тут ничего не поделать. Когда-то это должно случиться. Представлю себе, как иду туда, и меня начинает всего трясти. — Ромми ссутулил плечи и на глазах у адвокатов сосредоточился на этом ужасе. — Вы делаете все, что делаете, но я до сих пор здесь. Для меня ничего не изменилось.

Обычно недовольство у Ромми было смутным даже для него самого чувством, но тут он вдруг нашел, на кого его обратить. Несомненно, под влиянием преподобного доктора Блайта. Но благодаря этому он обрел редкую смелость посмотреть сквозь стекло прямо в глаза Артуру.

— Я невиновен, начальник, — сказал он. — Я никого не убивал.

28

5 июля 2001 года

Секреты фараона

Вечер в кабинете. Мюриэл за своим широким столом разбирала бумаги, дожидавшиеся ее весь день. В те редкие вечера, когда они с Толмиджем оба бывали дома, она складывала в портфель проекты обвинительных актов, почту и памятные записки. После ужина, лежа в постели, перечитывала их, иногда спрашивала совета у мужа. Тем временем орал телевизор, овчарка с котом соперничали за место на покрывалах. Никогда не говоривший тихо, Толмидж разглагольствовал, как за границей, таким голосом, что от него дрожали стены. Он до сих пор не взял в толк, что не нужно докрикиваться до находящихся за океаном государств.

Мюриэл предпочитала одиночество и тишину своего кабинета после шести часов. Покончив с делами, она появится где-нибудь на сборе средств для поддержки какого-то политика или дела, сделав тем самым вклад в свою избирательную кампанию. О точном месте своего назначения Мюриэл вспоминала только уходя, когда брала папку, оставленную помощницей за дверью.

Сейчас Мюриэл сосредоточилась на ответах на свой меморандум, распространенный в конце прошлой недели. Там были предложения по экспериментальной программе исправительного воспитания лиц, впервые совершивших преступления в связи с наркотиками. Председательствующий судья отписался робкими комментариями, не желая брать на себя никакой ответственности. Однословное примечание Неда Холси гласило: «Сроки?» Он беспокоился о политических последствиях разрешения сбытчикам наркотиков — мелким — вернуться на улицу в год выборов. Однако Мюриэл не хотела сдаваться. Консультации и профессиональное обучение гораздо дешевле судов и тюрем, она будет стоять на своем, подняв тему экономии за счет уменьшения налоговых платежей. К тому же эта инициатива поможет опередить Блайта и его сторонников в общинах расовых меньшинств. Более того, это будет правильным. Дети, у которых хватает хитрости и энергии продавать наркотики, могут найти место в мире законности, если их к тому подтолкнуть.

«Мне надоело использовать уголовное правосудие для исправления оплошностей других», — написала Мюриэл в ответ Неду. Под другими она имела в виду школы, систему социального обслуживания населения, экономическую систему, однако Нед не нуждался в лекциях. Тем не менее она узнавала голос, звучащий в ее записке, — он принадлежал ее отцу. Том Уинн скончался больше двенадцати лет назад, но она часто ловила себя на том, что произносит его популистские премудрости, притом с большим удовольствием. Выступления в зале суда, как ни наслаждалась она ими, уже уходили в прошлое. Собственно говоря, Эрно Эрдаи мог оказаться последним, кому она устраивала перекрестный допрос. Ей хотелось воздействовать сразу на много жизней. А жестокая правда обвинения заключалась в том, что ты редко значительно улучшаешь кому-то жизнь. Ты останавливаешь кровотечение. Прекращаешь боль. Но не выходишь из этого здания вечерами, ожидая увидеть посаженные тобой деревья.

Раздался телефонный звонок. Мюриэл подумала, что звонит Толмидж, однако на определителе номера был номер сотового телефона Ларри.

— Ты совсем заработался, — сказала она.

— Это ты заработалась. Я дома. Но мне сейчас кое-что пришло в голову. И я решил, что застану тебя на месте. Звоню, чтобы наябедничать на себя.

— Ларри, ты был плохим?

— Я был идиотом. Не меня ли ты назвала на днях очень умным?

— Насколько я помню, да.

— Пожалуй, тебе следует взять свои слова обратно, — сказал Старчек.

Мюриэл подумала, не начинается ли этот разговор с того места, где прекратился прежний. Она никогда не считала себя склонной к самоанализу. Всю жизнь она была поглощена бытием в окружающем мире, делала все возможное, чтобы забывать о себе. Однако после возвращения из Атланты она проводила много времени, держа руку на своем пульсе. И одним из главных вопросов, всплывавших из глубины сознания по нескольку раз на дню, был о том, что происходит с Ларри и с нею. Когда Ларри по пути в Атланту сказал ей, что она довольствуется малым в своем браке, для нее это не явилось новостью. Интуитивно или нет, она это понимала. Чего она не улавливала, так это повторяющегося характера своих ошибок. Она выходила замуж за кумиров, неизменно зная, что по ночам будет ощущать пальцами ног глиняные ступни. Потребовалось бы еще какое-то время, может быть, век-другой, чтобы понять, зачем ей это было нужно.

В настоящее время Ларри представлял собой загадку. Она была довольна, что заставила его сказать, почему он решил раскрыть ей глаза на ее собственную персону. Мстил или предлагал какую-то альтернативу? Было ясно, что Ларри не знает сам, и тем лучше, потому что ни то, ни другое не доставило бы ей радости.

Слушая его теперь, Мюриэл поняла, что Ларри звонит не по личным мотивам.

— Сегодня утром я отправился к Роки Мэдхефи в группу расследования гангстерских преступлений, — сказал он, — объяснил ему, что мне нужно найти типа по кличке Фараон, и вдруг меня осенило. Помнишь, ты говорила мне, чтобы я отыскал парня, в которого Эрно стрелял четыре года назад?

— Конечно.

— Так, фамилию его помнишь?

Подумав, Мюриэл ответила:

— Коул.

— А имя?

Его она вспомнить не смогла.

— Фа-ро, — сказал Ларри.

До нее быстро дошло, и первая реакция была скептической. Она почему-то думала, что «Фаро» произносится как «Фарго».

— Так вот, есть хороший способ выяснить, тот ли это человек, — сказал Ларри. — Вернее, может быть, есть. Вот что мне только что пришло на ум.

Для слушаний под председательством Харлоу они с Ларри собрали целый портфель документов, стоявший теперь за спиной Мюриэл. Среди них была фотокопия записной книжки, которую эксперт обнаружил в сумочке Луизы в «Рае» десять лет назад. Мюриэл собиралась спросить Эрно, почему там нет его фамилии, но отказалась от этой мысли. Артур мог возразить, что женщина не станет звонить домой женатому любовнику. Мюриэл поставила телефон на ковер сбоку от себя и, говоря с Ларри, перебирала документы, пока не нашла эту фотокопию.

— Никакого Фаро Коула, — сказала Мюриэл.

В трубке слышалось потрескивание его сотового телефона.

— Смотрела на «эф»? — спросил наконец Ларри.

Нет, она не смотрела. «Фаро» там было написано ручкой четким почерком Луизы прямо как по линейке. «Коул» было добавлено впоследствии карандашом.

— Черт, — произнес Ларри.

— Погоди, — сказала Мюриэл. И попыталась разобраться в этом сама. — Эрно стрелял в сообщника Луизы спустя шесть лет? Это совпадение? Или мы знаем, что между ним и Эрдаи существовала какая-то связь?