Личный ущерб

Стэн поморщился. Не уверен, что сравнение с великим циником ему польстило.

— Так вот, если я выстрелю в Туи и промахнусь, то мне придется уйти со своего поста и уехать отсюда. Потому что они меня в покое не оставят и никакая адвокатская фирма, если ее владельцы в здравом уме, не придет мне на помощь. Но я все равно не отступлюсь. Просто не могу допустить, чтобы эта мерзость беспрепятственно продолжалась. Во всяком случае, пока федеральный прокурор здесь я. Поэтому, Джордж, тебе придется меня простить. Пожалуйста, не обижайся. Это мой долг перед дядей Петросом и остальными простыми людьми в городе и округе. Вот так, Джордж, — закончил Стэн, — только так и следует поступать.

3

— Как это началось? — произнес Робби Фивор. — Совсем не так, как вы думаете. Мы с Мортоном не пошли к Брендану и не стали канючить: «Позаботьтесь о нас». Да нам и не нужна была никакая забота. У нас с Мортоном было полно дел типа «поскользнулся и упал» и по выплате компенсаций рабочим в связи с производственными травмами. А потом, примерно лет десять назад, еще до того, как Брендана назначили председателем судебной коллегии, у нас появилась реальная возможность крупно заработать. Мы получили дело о компенсации за нанесение повреждений младенцу при родах. В общем, доктор пользовал его головку своими хирургическими щипцами, будто грецкий орех. Ну мы и ринулись в бой. Я подал иск на два миллиона двести тысяч долларов. «Зонтичное» страхование это предусматривало, но суду следовало представить серьезные аргументы. Те со своей стороны выставили еще ту защиту, к тому же всем было известно, что я совсем не то, что Питер Нойкрисс, мой бывший шеф. В общем, пришлось потратиться. Я нанял медицинских экспертов. Не одного. Четверых. Акушерка. Анестезиолог. Педиатр. Невролог. И репортеров в зале суда. Мы истратили сто двадцать пять тысяч, больше, чем могли себе позволить. Взяли ссуды в банке под залог домов, моего и Мортона.

Эту историю я выслушивал уже, наверное, в третий раз, но сейчас Робби излагал ее Сеннетту. После нашей беседы в его кабинете прошла неделя, и в данный момент мы сидели в украшенном парчой номере отеля «Далсимер-хаус», снятом некоей корпорацией «Петрос» специально для конфиденциальной встречи. Сеннетт привел с собой вежливого человека по имени Джим с простоватым, но приятным лицом и манерами. То, что он агент ФБР, я догадался раньше, чем Стэн его представил. В основном по галстуку. Робби сидел рядом со мной на диване, а они устроились в затейливых креслах со спинками в виде медальонов и, слегка подавшись вперед, напряженно внимали его разглагольствованиям.

— Судью нам назначили Хоумера Гаерфойла. Не знаю, помните ли вы его. Он давно уже покинул этот мир. Обыкновенный дворовый пес, каких полно в округе Киндл, мелкий человечишка, сын бутлегера. Такой сутулый, что когда его хоронили, то едва уложили в гроб. Но, сидя в судейском кресле, он мнил себя английским пэром. Я не шучу. Это всегда чувствовалось, что для него предпочтительнее было бы, если бы к нему обращались не «ваша честь», а «ваша светлость». Жена Хоумера умерла, и он где-то подцепил светскую даму. Отрастил несуразные усики и начал ходить в оперу. Летом Хоумер расхаживал непременно в канотье. Так вот…

А по делу против нас выступал Картер Франч, настоящий классический аристократ, выпускник Йеля, и Хоумер Гаерфойл смотрел на него, как на икону. Это был именно тот человек, на которого он хотел бы походить. Слушая демагогическую болтовню Франча, Хоумер стоял чуть ли не на задних лапках. И вот, значит, однажды мы с Мортоном завтракали с Бренданом и начали плакаться ему в жилетку насчет приближающегося суда. Мол, какое это крупное дело, и как нас там изметелят, и как мы, в конце концов, останемся бездомными. Ну, обычное дело: молокососы делятся неприятностями с мудрым дядей Мортона. Вот и все. «Хм, — неожиданно говорит Брендан, — я знаю Хоумера много лет. Он даже некоторое время работал под моим началом. Хоумер — нормальный человек. Уверен, ребята, ваше дело он рассудит по справедливости». Он уверен, приятно было это слышать. — Робби усмехнулся и поднял на нас взгляд.

Мы изобразили добродушные улыбки, стимулируя его к продолжению рассказа.

— А потом оказалось, что действительно, наше дело прошло замечательно. Ни единой шероховатости. Прямо перед тем, как вызвать нашего последнего эксперта, который должен был разъяснить методику пользования щипцами при приеме родов, я попросил доктора, — он выступал в качестве свидетеля противной стороны, — ответить на несколько процедурных вопросов, а напоследок задал обычный, «гвоздевой»: «Если бы ситуация повторилась, вы бы действовали точно так же?» «Нет, если учесть, к какому результату это привело», — говорит он. Ну что ж, справедливо. Следом должна была выступать защита, а перед этим обе стороны обычно обращаются к судье с напутствием вынести справедливый вердикт — стандартная процедура, — а потом, разрази меня гром, Хоумер Гаерфойл объявляет, что удовлетворяет мой иск. Представляете, я побеждаю техническим нокаутом! «Доктор сам признал свою вину, — пояснил Хоумер, — сказав, что в аналогичной ситуации не стал бы снова использовать щипцы». Даже я не предполагал подобного исхода, что же говорить об остальных! Франча, наверное, чуть инфаркт не хватил. Но теперь можно обсуждать только сумму компенсации, и у него не было иного выбора, как пойти на мировую. Сошлись на том, что страховая компания выплатит миллион четыреста тысяч. А нам с Мортоном досталось почти полмиллиона. Через два дня я опять у Гаерфойла уже по другому делу, объясняю существо иска, а он вдруг берет меня под руку и приглашает к себе в кабинет. Мол, на минутку. «Ну как, — интересуется, — мистер Фивор, довольны результатом?» И так далее, трали-вали. А у меня то ли мозги совсем ссохлись, то ли еще что. Ну, в общем, не просек. Я, значит, вроде, мол, спасибо, судья, спасибо большое. Я вам очень благодарен, такое трудное дело, вы так напряженно работали. А он смотрит на меня странно, очень странно. «Хм, в таком случае, мистер Фивор, до встречи». А в уик-энд на какой-то семейной вечеринке этот человек Брендана, Косиц, отводит Мортона в угол и говорит что-то вроде: «Что ж это вы, ребята, так обидели Хоумера Гаерфойла? Мы его очень даже уважаем. А вы… ай-яй-яй, нехорошо. Я уверен, он знает, что ты племянник Брендана. Нам не нравится, что вы не отнеслись к нему с должным уважением». В понедельник мы с Мортоном сидим в офисе, смотрим друг на друга. Что значит обидели? При чем тут уважение? Догадайтесь, что затем произошло. Я пришел за официальным судебным предписанием по этому делу, а Гаерфойл, оказывается, его не подписал. Говорит, что все снова хорошенько обдумал и решил назначить повторное слушание, поскольку правильнее было бы, чтобы ответственность доктора подтвердили присяжные. Даже Франч поразился, ведь во время слушания судья проявил к его доводам абсолютную глухоту, когда он требовал этого же самого. Итак, нам светило повторное слушание, но уже с присяжными. Когда я уходил, судебный пристав, отличный парень Рей Зан, многозначительно посмотрел на меня и покачал головой. И вот только после этого мы с Мортоном, двое тупиц, начали кумекать. Черт возьми, Мортон, ты думаешь, он хочет денег? Ага, Робби, я думаю, ему захотелось немножко денег. Кто-то же должен финансировать его новую светскую жизнь. Мы разошлись, а на следующее утро Мортон приходит ко мне и говорит: «Нет. Это исключено. Я на такое никогда не пойду. Никогда». Оказывается, он всю ночь не спал. Я пытался его уговорить, но куда там! Мортон разражался бранью целых три раза. Для него это запредельный рекорд. Я пытался его успокоить, но он вырвался и убежал, напоследок крикнув, что, мол, лучше тюрьма, чем это. Вот такой он, Мортон! Нервы как спагетти. Не поверите, когда он впервые попал на судебное заседание, то от напряжения упал в обморок. В общем, весь груз лег на меня. А теперь скажите, что я должен был делать? Только не цитируйте Конфуция. Скажите так, чтобы это имело отношение к реальной жизни. Мне отказаться от заработка в четыреста девяносто с чем-то тысяч долларов, пойти домой и начать собирать вещи? Я должен был заявить родителям искалеченного младенца, мол, простите, я вас напрасно обнадежил, принял ЛСД, и мне этот миллион баксов просто померещился? Сколько часов, как вы думаете, они стали бы размышлять, прежде чем нанять нормального адвоката, слову которого можно было бы верить? Понимаю, мне следовало бы позвонить в ФБР. Верно? И во что бы это, черт возьми, обошлось дяде Мортона, который хотел нам помочь? А мы сами? В этом городе доносчиков никто не любит. Независимо от согласия Мортона, ответ мог быть только один. Но теперь надо было решить технический вопрос. Это ведь как давать на чай в Европе. Сколько дать, чтобы было достаточно? И как конкретно сделать? Действительно комичная ситуация. Я думаю, в колледже необходимо ввести курс, как давать взятки. Он очень нужен. В общем, я иду в банк, обналичиваю чек на девять тысяч, потому что если берешь свыше десяти, то они сообщают в федеральное налоговое управление. Кладу деньги в конверт с новым ходатайством и передаю через судебного пристава, Рея. И надо же, у меня тогда во рту так пересохло, что я не сумел даже послюнить конверт. И все размышлял, что, черт возьми, сказать, если окажется, что я понял неправильно? Ой, извините, это я случайно, хотел положить деньги в банк и перепутал конверт? Я заклеил его таким количеством пленки, что вскрывать его, наверное, пришлось с помощью динамита, и говорю: «Пожалуйста, вручите это судье Гаерфойлу лично в руки, а на словах передайте, что я извиняюсь за недоразумение». Потом иду в другой кабинет по делу, а когда выхожу, вижу, судебный пристав Рей Зан ждет в коридоре. Глаза серьезные-серьезные. Он молча следует за мной метров тридцать, и, клянусь, вы бы услышали, как хлюпают мои носки. Рей трогает меня за плечо и шепчет: «В следующий раз не забудьте кое-что и на мою долю». И протягивает подписанное Хоумером предписание об утверждении нашего соглашения с Франчем и закрытии дела.