Страница 4 из 50
Оба сына низко поклонились царю.
- Теперь, — обратился Дарий к чужеземцу, — поведай нам свою повесть. Когда-то твой соотечественник Одиссей развлекал чудесными баснями царя феакийцев Алкиноя и заслужил достойную награду. Я тоже награжу тебя, если твой рассказ будет столь же удивительным.
- Великий царь знаком с творениями наших поэтов? — удивился спартанец.
- Не такие уж мы неучи, какими вы, эллины, нас считаете. Моя нянька была гречанкой и частенько рассказывала ваши смешные и героические истории, а когда я стал царём, то повелел перевести «Илиаду» и «Одиссею» на наш язык.
- Хорошо, царь, я расскажу тебе мою историю, но предупреждаю, что я спартанец, а граждане Лакедемона лучше разговаривают мечами. У нас считают, что чем речь короче, тем она лучше.
- Пир только начался, Демарат, и ночь длинна, постарайся, чтобы твой рассказ был настолько продолжительным, насколько это возможно для жителя Спарты.
Глава 3
Рассказ странника
- Прежде всего поведай нам, как случилось, что ты, царь Лакедемона, приехал к нам без подобающей свиты и почёта, заранее не известив о своём прибытии, как полагается во время путешествия особы твоего звания и положения.
- В нашем государстве не разрешается странствовать просто так, по собственному желанию, ни простым гражданам, ни царям. Никто без особого распоряжения эфоров не может покинуть пределы Спарты. Мы, цари Лакедемона, путешествуем только во время военных походов. Тогда нам предоставлена большая свобода и власть царя становится почти неограниченной. Поэтому, чтобы почувствовать себя царями, нам необходимо отправиться в поход.
- Наверно, поэтому спартанцы так любят воевать?
- Во всяком случае, это единственная возможность для спартанца покинуть пределы государства. А поскольку закон запрещает также въезд всем чужеземцам в Спарту, если только это не связано с официальным посольством или какими-либо другими чрезвычайными обстоятельствами, то военный поход для всех нас — это возможность узнать что-либо о жизни других народов.
- В таком случае, как же ты оказался у нас, здесь, если ваш закон это воспрещает?
- Великий царь, — начал свой рассказ Демарат, — да будет тебе известно, что цари Лакедемона происходят от Гераклидов, которые некогда вернулись из долгого странствия на свой родной Пелопоннес, отвоевав свою землю у ахейцев, причём Лакония досталась сыновьям Аристодема, внука Гилла, сына Геракла. У этого Аристодема родились от супруги по имени Аргея мальчики-близнецы — Эврисфен и Прокл. Спартанцы хотели, по своему обычаю, царём поставить старшего мальчика, но мать их Аргея утверждала, что не знает, кто из них старше. Поэтому они отправились в Дельфы вопросить оракула. Пифия возвестила, чтобы они поставили царями обоих младенцев. Эти близнецы и являются родоначальниками династий Агиадов и Эврипонтидов, которые и поныне правят в Спарте. Есть у нас ещё поверье, что два Лакедемонских царя являются земной ипостасью божественных близнецов Диоскуров. Так что иногда нас именуют Диоскурами. Только взаимной любви, которую питали друг к другу Кастор и Поллукс, мы не испытываем совершенно. Говорят, что при жизни близнецы-цари, сыновья Аристодема, всё время ссорились, и эта вражда передалась их потомкам.
- Два царя — то же самое что ни одного, — усмехнулся Дарий. — Монарх может быть только один. И чего только не придумают эти эллины, — обратился он к гостям, — чтобы всё запутать и усложнить. Как же вы можете так жить, в постоянной вражде? Один царь прикажет делать одно, другой — совсем обратное. Что же ваши бедные подданные? Кого они в таком случае должны слушать? И как это вообще возможно?
- Ты прав, Дарий, — ответил Демарат, — это было бы совершенно немыслимо. Однако царь в нашей стране вовсе не правит по своему произволу, он, как и все другие, подчиняется закону. Он не может ничего приказать или сделать, если этого не одобрят эфоры.
- А это ещё кто такие?
- Я так полагаю, что они-то и есть истинные владыки Спарты, а вовсе не цари, — с горьким вздохом сказал Демарат. — Это такая ужасная коллегия из пяти человек, которая надзирает за всем в государстве и прежде всего за неукоснительным соблюдением законов. Их ежегодно избирает народ. Вступая в должность, они приносят присягу, что будут охранять права царей только в том случае, если те будут соблюдать законы.
- Что ты всё твердишь мне: закон, закон. Я сам себе закон в моём царстве. Разве ты не можешь отменить неугодный тебе закон и всех этих надзирателей-эфоров казнить, например?
- Это невозможно. В нашей стране закон занял место монарха. Он повелевает всем и вся. А эфоры как верные прислужники этого царя за всем надзирают. Наше унижение доходит до того, что закон предписывает при входе эфоров царям вставать, тогда как эфоры не обязаны к тому же при появлении царей.
- Ну и ну, — изумился Дарий, — всё у этих эллинов перевёрнуто с ног на голову! Не могут они жить, как все прочие народы.
- Пред этими эфорами цари вынуждены трепетать и сносить от них и другие унижения, — продолжал спартанец. — Так, они имеют право временно устранять царей от власти.
- Как это — устранять? — не понял Дарий. — Почему и зачем?
- По собственному произволу, но в согласии с нашим законом. Каждый девятый год эфоры наблюдают за ночными светилами и если заметят на небе падающую звезду, то могут по своей прихоти отстранить царей от власти, пока не придёт оракул из Дельф или из Олимпии с требованием возвратить власть царям. Они могут обвинять царей, брать их под стражу, требовать их наказания, отзывать их от войска, решать вопрос о праве наследования престола и о законности рождения наследников. В походе, как я и говорил, мы чувствуем себя более свободными, но и здесь нам не избавиться от их опеки. Двое из них сопровождают нас, наблюдая за всем, что мы делаем, слушая всё, что мы говорим. Они хотят знать всё, даже то, что мы думаем! И на войне мы не можем избавиться от их назойливых советов. Попробуй ослушаться их и поступить по-своему, ведь в случае неудачи по возвращении из похода они могут привлечь нас к суду.
- Да, тяжёлая у вас жизнь, — посочувствовал ему Дарий. — Я так думаю, что лучше быть моим рабом, чем царём в Лакедемоне. Получается так, что царям у вас живётся хуже, чем подданным.
- Это не совсем так, простым гражданам достаётся от эфоров ничуть не меньше: они налагают на них штрафы, заключают в тюрьму, следят за воспитанием детей, за отношениями между супругами. Нет такой сферы жизни, которую бы ни контролировали эфоры. Ничего нельзя скрыть от них. Но, конечно, цари на виду, и все наши промахи становятся сразу же заметны.
- Сдаётся мне, — сказал Дарий, — что эти ужасные эфоры и есть причина твоего путешествия сюда. Признайся-ка, ведь это они тебя чем-то оскорбили и вынудили бежать.
- Да, отчасти это так, хотя главным виновником моего изгнания является второй мой соправитель, этот безумец Клеомен.
- Так я и думал, я же говорил, что два царя — это ссоры да раздоры.
Все присутствующие слушали, затаив дыхание. Ничего подобного им не приходилось ещё слышать. Сколько было у Дария подвластных народов, каждый — со своими диковинными обычаями, но такого они не видели ни в дикой Эфиопии, ни в фантастической Индии, ни среди древних народов Бактрии, даже у диких скифов не было ничего похожего.
- Воистину, твоё царство, Демарат, превосходит всех странностью своих обычаев. Но мы не собираемся осуждать вас. Каждый народ управляется теми законами, которые ему больше подходят, какие у него установили бессмертные боги. Продолжай же свой рассказ.
К этому времени принесли третью перемену блюд. Золотые кубки вновь наполнили драгоценным библским вином. У Демарата немного кружилась голова от всего этого великолепия. Привыкший к неприхотливой спартанской трапезе, состоящей из знаменитой чёрной спартанской похлёбки (её приготовляли из бычьей крови, лука и ячменя по древнему рецепту), зажаренного на углях мяса и ячменной лепёшки, он опьянел не столько от вина, сколько от обилия изысканных блюд, которые слуги разносили на серебряных блюдах и предлагали гостям. На какое-то мгновение ему показалось, что он спит и эта невероятная фантасмагория — плод ночного сновидения. Он выпил воды из серебряного кувшина, той самой знаменитой воды из Хоаспа. Один прохладный глоток вернул его сознанию ясность. Невольно вспомнились ему слова из оды Пиндара: «Aρiστоν μέν ϋδωρ»[7].
7
«Самое лучшее — вода» (греч.) - фраза из Пиндаровой «Олимпии» (1,1), часто встречающаяся в виде надписи снаружи и внутри бань, водолечебниц и т.п.