Царь Саул

3

Добид смиренно сидел со своими людьми в Шекелаге. Он пока следовал указаниям гетского князя Анхуса. Слухи до его захолустья доходили довольно смутные — через каких-то пастухов и бродяг. Но то, что решающая битва пелиштимских князей с Саулом произошла, он знал.

Добид хотел послать людей к Гелбуйской горе выведать подробности. Внезапно пришёл воин из постоянной охраны.

Молодой вождь сидел во дворе своего дома, беседуя с приближёнными о дальнейшей судьбе их общины. Среди приближённых присутствовали Абитар, Хетт, Абеша, пророк Гаддиэль и несколько старых сподвижников опального царского зятя.

   — Там человек к тебе, господин, — сказал стражник.

   — Что за человек?

   — Худой и грязный. Говорит, амаликец из обоза царя Саула.

   — А что ему нужно? — осторожно спросил Добид.

   — Он принёс тебе какую-то ценную вещь и важные известия.

   — Пусть войдёт, но следи за ним внимательно.

   — Слушаюсь, господин.

Стражник впустил костлявого, пропылённого человека в изодранной одежде. Человек выглядел измождённым и испуганным. Опустившись на колени, он лбом коснулся земли. Стражник с копьём стоял позади него.

   — Откуда ты пришёл? — Добид настороженно всматривался в почерневшее лицо. Пришелец голоден, но бодр, хотя прикидывается совсем обессилившим. Глаза его пристальны, временами хитро зыркают по сторонам. Может быть, его подослал Саул или гетский князь Анхус?

   — Я убежал из эшраэльского стана.

   — Битва закончилась победой Пелиштима?

   — Да, войско людей ибрим разбито. Почти все умерли в долине Езреельской и на горе Гелбуйской. Кто остался в живых, спасались бегством и прятались в кустах.

   — Что ещё произошло?

   — Царь Саул умер и сын его Янахан тоже.

   — Ты видел это своими глазами?

   — Да, господин, за ними гнались колесницы. Сначала умер Янахан. А царь Саул, спасаясь, поднялся на гору и пал на своё копьё. Но он сразу не умер, а обернулся, опасаясь безбородых. Царь увидел меня и спросил: «Кто ты?», я сказал: «Амаликец, твой слуга». Тогда он приказал: «Подойди и убей меня, ибо тоска смертная объяла меня, а душа моя ещё во мне». Я подошёл и убил царя его мечом, как он просил.

   — Чем ты можешь это доказать?

Добид встал. Его глаза горели, а лицо стало белым, как известь. Глядя на него, стали вставать все находившиеся во дворе. Оборванец полез под свои грязные лохмотья. В руках амаликца жёлтым блеском вспыхнуло золото: обруч с трилистником и крупным сердоликом.

Добид боялся верить своим глазам: это был царский венец Саула.

   — Когда царь умер, я взял эту вещь и принёс сюда моему господину, чтобы обрадовать его и удостоиться награды за усердие, — заискивающе улыбнувшись, объяснил амаликец.

Дрожащими руками Добид принял царский венец из рук бродяги, поцеловал его и передал левиту Абитару.

   — О, горе мне! Горе мне! — закричал Добид. Слёзы покатились из его глаз. Он разорвал на груди одежду, рухнул на колени и, хватая горстями, стал сыпать пыль на голову.

Глядя на него, зарыдали, разорвали свои одежды соратники Добида. Некоторые тоже пали на землю и посыпали себе голову пылью.

Остались стоять только Абитар с золотым венцом Саула в руках, остолбеневший от изумления амаликец и воин с копьём.

Поднявшись, бледный, заплаканный и растерзанный, Добид печально и тихо сказал амаликцу:

   — Как не побоялся ты поднять руку на помазанника божьего? Это страшное кощунство и преступление, которому нет прощения. Кровь твоя на голове твоей, ибо твои уста свидетельствовали об этом, когда ты говорил: я убил царя. Убей теперь его, — приказал он стражнику.

Доставивший царский венец оборванец так ничего и не понял. Он-то думал: господин обрадуется золотому обручу и тому, что его могущественный враг погиб. Потому он и приукрасил малость события, приписав окончательное действие, от которого умер царь, себе, удальцу. Где ему было разобраться в сложностях отношений среди Эшраэля... Амаликец захлопал глазами и невольно сделал шаг назад. Острие копья вошло ему под левую лопатку, пробило сердце и показалось из груди. Кровь окрасила рубище амаликца, мечтавшего о награде.

Когда стражник выдернул копьё, он, уже мёртвый, по-прежнему изумлённо смотрел на белокурого вождя. Потом упал на спину и лежал, похожий на небольшую кучку грязного тряпья с торчавшими худыми ногами.

Подошёл второй стражник. Вместе с первым они брезгливо взяли убитого за худые ноги и поволокли, оставляя кровавый след на утоптанной земле. Труп оттащили к оврагу близ города и кинули на съедение шакалам.

Во двор тем временем выбежали жёны и домочадцы Добида. На крики и вопли мужей собрались другие семьи. Некоторые женщины держали на руках кудрявых малышей. Пришли встревоженные воины. На всякий случай они захватили мечи и копья. Они торопливо расспрашивали пришедших раньше. Дождавшись полного сбора своих людей, Добид снова растерзал на себе одежды и, продолжая плакать, воскликнул:

   — Пали сильные от мечей вражеских! О Саул! О Янахан! Краса твоя, Эшраэль, поражена на высотах твоих! Не рассказывайте в Гете, не возвещайте на улицах Аскалона, чтобы не радовались дочери Пелиштима, не торжествовали дочери необрезанных...

Сбежавшиеся эшраэлиты постепенно узнали, о чём плачет их господин. Они присоединились к воплям и рыданиям, не совсем уяснив, почему так печалится красивый молодой Добид при известии о смерти старого злобного царя, который преследовал его, собираясь казнить. Но раз дело касалось не только Добида непосредственно, а славы Эшраэля, силы ибримского меча и, тем более, самого бога Ягбе, то...

Их слёзы и причитания скоро стали искренними. В этих причитаниях отражалась вся их горькая жизнь с обидами, страданиями и гонениями, жизнь тяжёлая — от набегов иноплеменных, от поборов богатых и знатных, от жертвенных требований левитов и несправедливости алчных судей, от произвола и насилия царских и чужих воинов, грубых и жестоких, для которых убить любого человека было таким же простым делом, как прихлопнуть муху...

Красивая нарядная жена Добида Абите, не жалея беленой шерсти, разорвала на себе одежду. Она принесла своему господину арфу.

Добид настроил арфу. Под стоны и плач собравшихся он почтил память Саула и сына его Янахана плачевной песнью. Струны стройно звучали под его пальцами, сопровождая слова, внушённые богом:

Добид повернулся к женщинам и девушкам, стоявшим поодаль от мужчин и, продолжая песнь, обратился к ним: