Страница 15 из 17
– А чем он занимается? – спросила наивная Элен.
Докторша вздохнула и многозначительным шепотом сказала, что он деловой человек. И добавила:
– Очень деловой! Понятно?
Особенно «понятно» Элен ничего не было, кроме одного – ею с удовольствием пользуются. Опять пользуются. Судьба, что ли, такая?
«И я буду пользоваться, – вздохнула она. – По-моему, вполне справедливо».
Но все эти установки не работали – этому никак не способствовала ее натура. Очень скоро она привязалась к Павлу Арнольдовичу и стала относиться к нему с той женской, почти материнской, заботой, которую он видел только от старой домоправительницы, экономки, как называл он ее. К такой заботе со стороны любовницы он не привык и был удивлен и смущен. Теперь, когда он прибаливал, Элен растирала ему спину, заваривала в термосе травы, делала согревающие компрессы, кутала его в теплые, из собачьей шерсти, свитера, варила каши и бульоны. Сначала он отнекивался, а потом быстро привык и даже почти перестал играть уже поднадоевшую самому себе роль обольстителя. Годы брали свое. Теперь Павел Арнольдович ценил Элен безумно и привязался к ней не на шутку, пугаясь этой незнакомой ему зависимости. «Редкий экземпляр!» – думал он каждый раз, глядя на нее.
– Тебе бы, Леночек, мужа хорошего да богатого, эх, где мои года-годочки! – кокетничал он. Недоверчивый ко всему и ко всем, он даже вручил ей ключи от квартиры – случай в его жизни небывалый.
Так мирно и смирно они бы и существовали и дальше, вполне довольные друг другом, если бы в жизни Элен не случилась перемена. Или судьбоносная встреча, если хотите. Она наконец влюбилась. И объект опять был слабоват для ее первого и сильного чувства – одинокий и незадачливый литератор, считающий себя, конечно же, великим писателем, пишущий, разумеется, в стол, к тому же сильно пьющий неврастеник. В общем, все как положено. Звали его Григорием. Жил он в нищете в однокомнатной «хрущобе» на первом этаже, где его с удовольствием посещали местные маргиналы и алкаши. В состоянии сильного подпития был почти агрессивен, а после начинались рыдания и жалобы на вселенскую несправедливость. Собой он был вполне хорош – высокий, худой, с красивыми, крупными руками и темной окладистой бородой. Будучи не в духе (а это было его основное состояние), называл Элен строго – Еленой Васильевной, а изредка, находясь в состоянии добродушном, ласково и пошловато величал Лялечкой. В быту, как все одинокие и пьющие люди, был неприхотлив – питался чем бог пошлет, а точнее тем, что принесут друзья в качестве закуски: дешевой колбасой, луком, плавлеными сырками. Элен взялась за дело серьезно – сначала сделала генеральную уборку (не поленилась, притащила из дома пылесос), потом повесила на окна занавески, прихватила из дома кастрюли и чашки, на подоконник поставила два горшка с фиалками – белыми и розовыми. Григорий смотрел на это скептически, приговаривая, что в жизнь свою глубоко он ее все равно не допустит, как ни старайся. Она на его колкости не отвечала, молча варила густые мясные щи, и утром, в похмелье, отведав их, он почти смирился с ее активным вмешательством в его холостяцкую жизнь.
Элен все это вполне устраивало, очень хотелось – так было легче – считать его гением. Любила она его сильно, не пыталась ни в чем переделать, принимала таким, как есть, жалела, ненавязчиво заботилась о нем, а когда он раздражался и даже оскорблял ее, тихо плакала, доводя его этим почти до исступления, но все же он сдавался. С Григорием она впервые познала истинную физическую любовь, пусть замешанную на слезах, жалости и обидах, но все же истинную, плотскую, яркую, приправленную соленым потом и вкусом крови на покусанных губах. О Павле Арнольдовиче Элен тогда почти забыла, но он объявился сам, найдя ее и сетуя на то, что она его, больного и одинокого, совсем забросила. Ей почему-то стало стыдно, и она отправилась к нему в субботу, как прежде, рассчитывая только на кофе и дружескую беседу. Он был, как всегда, элегантен, гладко выбрит и приятно пах. В столовой был накрыт ужин на двоих – крабовый салат, бараньи отбивные, шоколадное мороженое. Элен выпила красного вина, расслабилась и подумала, что впервые за многие месяцы ей хорошо и спокойно. Павел Арнольдович вышел в кабинет и торжественно вынес маленькую черную бархатную коробочку. В коробочке лежали золотые часы на плетеном браслете – изящные, прелесть! Ушла она от него утром, ничуть не смущаясь и не жалея о происшедшем – это и вовсе ей не казалось изменой. Боже, какая же это измена? Смешно, ей-богу. Это была совсем другая жизнь, совсем другая история, не имеющая к ее любви никакого отношения. Как хотите, но это был долг, что ли, да, наверное, все-таки долг, как смешно это ни звучит, и еще, наверное, жалость, да, опять жалость, и уважение, и хорошее отношение. И кому от этого стало плохо? Так и начала она опять ходить по субботам к Павлу Арнольдовичу – нет-нет, не из-за часиков, конечно, и не из-за бриллиантовых сережек, и даже не из-за денег, которые он теперь деликатно подкладывал ей в сумочку и на которые она потом кормила своего непутевого возлюбленного. Скорее по привычке, отчасти из благодарности и еще в поисках того, чего ей так теперь не хватало, – душевного покоя и комфорта. Павел Арнольдович был тонок, умен и, конечно же, догадывался, что у Элен есть другая, параллельная, жизнь. Его это смущало и коробило, но все же привязанность к ней была сильнее, и, удивляясь своей слабости, он впервые в жизни закрывал на это глаза.
А вот Григорий пребывал в полном неведении, радуясь безмерно тому, что субботний его вечер полностью свободен и двери открыты для прежних друзей. В общем, все как-то образовалось, и все были довольны жизнью. С годами Элен погрузнела, особенно затяжелели низ и ноги, причесывалась она теперь гладко, почти не красила глаза, только слегка трогала губы светлой помадой. Красота ее, и от природы неяркая, теперь стала совсем смазанной и белесой, но все же лицо было гладким и чистым, волосы тяжелыми, а глаза ясными – неброский тип среднерусской красавицы, только взгляд печальный, оттого и выглядела она старше своих лет. Как-то у метро встретила своего первого любовника – Леонида, с трудом, правда, узнала его: полысевшего и какого-то обшарпанного, что ли. Он ей страшно обрадовался, они расцеловались и долго стояли под мелким моросящим дождем – говорили обо всем. Он опять винился перед Элен, бормотал, что любил ее страстно, но не мог поступить иначе – только из-за дочки, несчастной девочки. Но за предательство поплатился сполна – вскоре жена опять от него ушла, теперь, похоже, насовсем. Долго рассказывал про уже взрослую дочь, девочку славную, но очень травмированную и сложную. Элен охала, вздыхала, качала головой и пригласила зайти на чай, так, из вежливости. Он донес ее сумки до знакомого подъезда, держал за руки, опять говорил, говорил и все никак не мог с ней расстаться. Позвонил он ей на следующий же день и стал отчаянно приглашать в гости. Она долго отнекивалась, ссылаясь на занятость и усталость, что было, собственно, абсолютной правдой, но все же сдалась – вечером он встречал ее у работы. Ее ждали: на кухне был накрытый стол – ветчина, сыр, торт и кофе. Из комнаты вышла Алиса – невысокая, тоненькая, очень похожая на свою мать, только без стервозности и вечного поиска во взгляде. Девочка вела себя молчаливо, но вполне доброжелательно – наливала кофе, резала торт и тихо просидела весь вечер, примостившись на краю стула. Леонид, страшно возбужденный, суетился – пытался острить, показывал фотографии: они с дочкой были заядлые походники. Потом вынес дочкины акварели – Селигер, Карелия, Байкал. Алиса смущалась: «Ну хватит, пап!» Элен засобиралась домой. В дверях девочка взяла Элен за руку и, глядя ей в глаза, тихо попросила заходить почаще.
Ночью Элен не спалось – сердце сжималось от жалости к этим двум неприкаянным и одиноким людям – Леониду и его дочке. Потом она еще думала о Павле Арнольдовиче, тоже одиноком и нездоровом, о своем несчастном и пьющем Грише, и всех ей было жалко, жалко! Она вдруг остро почувствовала, как она нужна им всем, что они без нее просто не справятся, пропадут, обездолятся. И ни на что ей теперь хронически не хватало времени. Дом свой совсем запустила, плюс работа – а там столько бумажной волокиты. Понедельник, среда, пятница – Гриша, суббота – обязательно Павел Арнольдович: а как же, он без нее пропадет. А вторник и четверг теперь принадлежали Леониду и тихой нервной девочке Алисе, с которой Элен крепко подружилась. И все они ее ждали. С Леонидом она все четко расставила по местам – мы друзья, и не больше, точка. Но он продолжал надеяться, заверяя в который раз в своей большой любви, приходил к ней, чинил краны, утеплял поролоном окна на зиму, переклеил обои на кухне. И однажды остался. Чтобы не мучиться, Элен решила ни о чем не рассуждать. Просто – было и было. От кого убыло? Или кому-то стало плохо? В конце концов, она человек не только жалостливый, а еще и свободный. В общем, у всех жизнь складывается по-разному.