Безрогий носорог

Несколько замечаний о критике — в заключение.

Права критики, в особенности критика не профессионала, а рядового читателя, который и есть настоящий потребитель литературы, очень обширны. Он может судить обо всем, начиная с выбора темы и кончая малейшими деталями художественного произведения. Обычно этими правами пользуются неограниченно, особенно в вопросе о выборе темы. Если писатель изобразил колхоз, его упрекают, почему он не написал о заводе; если он пишет о специалистах — почему не говорит о рабочих и т. д. Вмешательство этого рода часто вполне законно. Когда советскому читателю преподносят трехтомный роман об открытии мощей или о любви параличного купца 20-х годов прошлого века к модной барышне, он вправе сказать: «Зачем это нужно? Напиши лучше о нашем бухгалтере». Но следует признавать права и за писателем. Допустим, что он взял современную и нужную, хотя бы и маленькую тему. В этом случае упрекать его за то, что он не выбрал другой, не расширил взятой в сторону, приятную тому или другому критику, пожалуй, не годится. Наше читательское дело — оценить, правильно ли писатель решает поставленный им вопрос или (ведь не всякий вопрос писатель может решить) правильно ли он его ставит. Если правильная постановка или правильное решение возможны на том материале, которым ограничился писатель, критик должен уважать писательское право на это ограничение.

Никитин не брался изобразить целиком весь ученый мир. Он поставил вопрос только об одной его разновидности, но разновидности достаточно многочисленной. В досоветских условиях эта разновидность была передовой, отражалась она и в литературе. Каковы ее значение и возможная жизненная роль сейчас? Что этим людям делать и что нам о них думать сегодня?

Никитин правильно подошел к вопросу. Называть его носорога «обезроженным» — не за что.

А. Р. Палей. Против «узкого практицизма»

Молодой писатель Михаил Никитин написал повесть «Безрогий носорог»[1]. Содержание повести таково.

Некий профессор снаряжает экспедицию для исследования апатитов, залегающих близ недавно организованного крупного совхоза. Работа экспедиции выясняет, что эти апатиты не имеют промышленного значения.

В это время профессор получает известие, что неподалеку обнаружены кости какого-то ископаемого животного. Он отправляется туда. Оказывается, что кости принадлежат редчайшему безрогому носорогу и представляют громаднейшую ценность для палеонтологии. Профессор решает перебросить свою экспедицию на добычу и вывозку скелета.

По мнению автора, он совершает этим вредное, даже контрреволюционное дело. Его осуждает вся общественность. Его ближайшие сотрудники и ученики оставляют его. Совхоз отнимает у него рабочих. Директор совхоза, инспирируемый автором, высказывает глубокие мысли: «…Я не против палеонтологии… Но если бы вы меня спросили, что для меня сейчас важнее, палеонтология, или, например, почвоведение, я бы сказал прямо: для меня в данное время важнее почвоведение… Вы обследовали месторождения фосфоритов и нашли, что они не имеют промышленного значения. И вот вы оставили их и занялись носорогом. Если бы на то была моя воля, я превратил бы вас в почвенную экспедицию… Ваш индрикотерий отвлекает силы и средства, которые могли бы быть брошены хотя бы на организацию почвенных экспедиций».

Директор отбирает для совхоза катер научной экспедиции, капитан парохода отказывается взять ее груз. Представители рабочей и научной общественности (за исключением реакционной профессуры) резко осуждают руководителя экспедиции. Он стоит один перед фронтом всех живых сил страны.

Но ведь это — надуманная ситуация. Она отнюдь не соответствует советской действительности.

Никогда, даже в годы гражданской войны и голода, пролетариат не ставил вопрос: «Или хлеб, или наука». Пролетариат нашей страны всегда шел на крупнейшие жертвы, чтобы сохранить памятники искусства и науки, чтобы предоставить ученым наилучшие условия для их работы. Что же сказать о постановке этого вопроса сейчас?

Профессор не предал интересов совхоза. Автор сам говорит, что апатиты при нынешнем состоянии науки нельзя было использовать, что они могли бы быть использованы лишь когда-нибудь в будущем. И совершенно немыслимо, чтобы вокруг профессора могло создаться этакое враждебное кольцо. Скорее всего было бы наоборот: помощники профессора содействовали бы ему, администрация и общественность совхоза и пароходства оказали бы ему посильную помощь, широкая общественность рабочих и ученых приветствовала бы его научное открытие, а правительство, по всей вероятности, оценило бы его заслугу. Если же кто-нибудь вел бы себя по отношению к профессору так, как предписывает Никитин, он, безусловно, встретил бы резкий отпор.

Ибо, прежде всего, «нынешний рабочий, наш советский рабочий, хочет жить с покрытием всех своих материальных и культурных потребностей и в смысле продовольственного снабжения, и в смысле жилищ, и в смысле обеспечения культурных и всяких иных потребностей». Ему нужны не только хлеб и железо, — ему нужны и физкультура, и театр, и музыка, и музеи, и научные открытия, даже и такие, которые нельзя использовать для удобрения. Попытки обкорнать культурные потребности пролетариата — глубоко вредны.

Во-вторых, нам очень дорог тот авторитет, каким Советский Союз пользуется среди мирового пролетариата. А этот авторитет, между прочим, базируется и на достижениях советской науки. Следовательно, мы должны способствовать ее дальнейшему развитию во всех областях, а не откладывать некоторые из них до будущих исторических эпох, когда закончится борьба за хлеб и железо.

В-третьих, палеонтология дала ценнейший материал для теории Дарвина. А ведь теория Дарвина служит мощным базисом пропаганды материализма. Вероятно, и для Никитина несомненно, что марксизм является мощным орудием пролетариата в борьбе с капитализмом.

Кроме того, палеонтология имеет и большое практическое значение. И в этом нет ничего неожиданного. Самые, казалось бы, «абстрактные» дисциплины могут дать ценнейшие практические выводы.

Никитин ополчается не только против палеонтологии. Он считает, что для практического работника знания, не относящиеся к его специальности, являются лишним грузом.

Вот мысли «положительного» персонажа повести — ассистентки профессора Нины, устами которой говорит сам автор:

«Она подумала о том, что директор, пожалуй, ничего не знает ни о Руссо, ни о Катоне Старшем и что его знания проникнуты узким практицизмом… Катон Старший и Руссо! Директор зерносовхоза не может позволить себе роскоши знать, что они говорили по тому или иному поводу. Да, он не может этого знать, потому что все внимание поглощено делами зерносовхоза. В конце концов, он только рычаг очень большой и очень сложной машины. Рычаг этот освобожден от всяких „украшений“, потому что украшения отяжелили бы его и замедлили бег».

Какая ерунда! Быть может, большинство наших директоров совхозов и не являются разносторонне образованными людьми, что не мешает им быть хорошими директорами. Но все же мы не хотим, чтобы они были «только рычагами». Мы уже теперь стремимся к тому, чтобы все трудящиеся были широко образованы, и мы этого добьемся. Ни на минуту не ослабляя борьбы со сторонниками «искусства для искусства» и «науки для науки», мы беспощадно будем бороться и с «узким практицизмом». Ему нет места в стране строящегося социализма, которая стремится к гармоническому развитию личности.

Что же касается носорога, то совсем недавно в «Правде» появилась такая заметка:

«Скелет гигантского носорога высотой в 4 метра найден экспедицией всесоюзной Академии наук на берегу Аральского моря. Находка представляет мировой научный интерес».

Центральный орган партии правильно оценил значение этой находки. Писатель же Никитин выдвинул совершенно нелепую альтернативу: наука или практика? Сама постановка этого вопроса в наших условиях бессмысленна и исключает возможность правильно его разрешить.

1

Михаил Никитин, «Безрогий носорог», МТП, М. 1933, тир. 5.200, стр. 223, ц. в пер 4 р.