Пламенное небо

Белофинны, приближаясь к самолетам, били из пулеметов и винтовок. Пули секли фюзеляж, решетили крылья. Карманов прибавил газ, и «Чайка», набирая разгон, взмыла в воздух.

Путь из неминуемого плена был очень трудным. Теперь главным препятствием оказался мороз — термометр показывал минус 36 градусов. За полчаса полета к своему аэродрому лица друзей от набегающего потока морозного воздуха покрылись ледяной коркой. Когда самолет приземлился, они оттаивали лед, прикладывая к щекам ладони. Потом Морозов бросился к другу и горячо его расцеловал.

— Спасибо, командир. До самой смерти не забуду!

Боевая выручка и дружба не раз спасали их от гибели. Теперь друзей и водой не разольешь. Здесь, у Кишинева, они сравнялись в должностях — Морозов тоже получил под свое командование эскадрилью.

…В состав группы Карманова, прикрывающей Кишинев, входило 15 боевых самолетов. На протяжении двух суток они не давали возможности противнику появляться над городом.

Вскорости группа была разделена на три подгруппы, по пять машин в каждой, что обеспечивало пребывание пяти самолетов в воздухе непрерывно с утра до позднего вечера. При таком боевом напряжении возник своеобразный метод экономии сил: едва натиск противника ослабевал, садилась и вторая пятерка, но уже не для заправки, а для кратковременного отдыха и ориентирования в обстановке.

По такому же методу группа Карманова работала и в тот день. Пятерка, возглавляемая лично капитаном, пошла на «подсадку», а в воздух были подняты другие пять машин. Не успели летчики, севшие с командиром, осмотреться, дозаправить самолеты, как на Кишинев прорвались десять «юнкерсов» под прикрытием «мессеров».

— На взлет! — подал команду Карманов, и машины с половинным запасом горючего взмыли в воздух.

…Атаки следовали одна за одной. В вихре боя Карманов заметил, как фашистский истребитель подкрадывается к ведомому, заходит ему в хвост. Капитан вошел в крутое пике и атаковал противника с разворота. Камуфлированный «мессер» вспыхнул, как факел, и пошел вниз.

Потеряв «мессершмитт», противник на какое-то время растерялся. Замешательством воспользовался Карманов, сбив еще один вражеский истребитель, но тут подоспела новая группа фашистов. Капитан не сворачивал, дрался до последнего патрона. Шесть «мессеров» набросились на безоружную машину, когда у нее остановился двигатель — вышло горючее. И тогда Карманов решил выпрыгнуть с парашютом. К несчастью, купол не раскрылся, так как шальным осколком был перебит вытяжной тросик. Спастись летчику не удалось…

Весть о героической гибели любимого командира и боевого товарища была воспринята в полку как большое общее горе. У многих на глазах блестели слезы, а старший лейтенант Морозов не мог сдержать рыданий. Он поклялся жестоко отомстить врагам за гибель своего боевого друга.

Вскоре Указом Президиума Верховного Совета СССР капитану А. Г. Карманову было присвоено звание Героя Советского Союза /посмертно/.

Мы, молодые летчики, пока не имевшие закрепленных машин и лишь наблюдавшие за событиями со своего аэродрома, не знали многого из того, что происходило в те дни в воздухе, и потому с особым вниманием слушали рассказы бывалых товарищей, уже не раз «понюхавших» пороха. Фронтовики принимали нас душевно и старались передать как можно больше из того, чему успели научиться сами, без каких бы то ни было прикрас и преуменьшения опасности.

На наши настойчивые вопросы, почему нас не пускают в боевые полеты (ведь самолеты есть!), командир звена младший лейтенант Гаранчук неизменно отвечал:

— Потерпите, хлопцы. Налетаетесь еще…

Время было очень трудное. Невеселые, мы слонялись из палаток на аэродром и обратно. В один из дней командир звена отважный летчик Амет-Хан Султан пошутил:

— Куда это вы, молодежь, с торбами собрались? — А потом уже серьезно добавил: — На войне летчик должен иметь легкую экипировку. Придется перелетать — садись и скачи в своем реглане. Техникам с такими «сидорами» тяжело перебазироваться на попутном транспорте.

Что касается самого Амет-Хан Султана, ходил он в реглане, с противогазной сумкой, в которой помещались полотенце, бритва, мыло, зубной порошок и щетка. После этого разговора мы выбросили из своих вещмешков лишние вещи, но о регланах могли только мечтать.

…Каждый вечер, собравшись у общей палатки, слушаем рассказы командиров, спорим, обсуждаем боевые вылеты. Спорить есть о чем: на всех фронтах советская авиация действует активно, без передышек, авиаторы применяют новые приемы боя, вплоть до таранов на встречных курсах. Мы еще не полностью осознали значение тарана, не уяснили, как, при каких обстоятельствах целесообразнее всего использовать этот последний шанс летчика. Мне надолго врезался в память рассказ о таране, совершенном любимцем полка героем-летчиком Анатолием Морозовым.

Девятка МиГ-3 поднялась по сигналу ракеты. Ведущий — комиссар полка Н. И. Миронов, ведомым у него — старший лейтенант Анатолий Морозов. На ближних подступах к Кишиневу группа заметила около тридцати вражеских бомбардировщиков Ю-88. Вспыхнул неравный бой. После нескольких атак истребителей шесть «юнкерсов» рухнули на землю, остальные повернули обратно. Но для наших истребителей не было передышки: на них набросились «мессеры». Бой продолжался с новой силой.

Вечером всех летчиков собрали на разбор и подведение итогов боевого дня. В штабной палатке царила необычная тишина. Все уже знали: сегодня в неравном бою погиб Морозов — замечательный летчик, отважный командир, душевный товарищ.

О подробностях боя рассказывал старший батальонный комиссар Миронов:

— Противника мы встретили на подступах к станции Бальбока. «Юнкерсы» построились в круг, изготовившись к бомбежке. Вражеские машины уже пошли в пике. Позиция — лучше не придумаешь. Я атаковал «юнкерса» первым, очередью прошил ему фюзеляж. Видимо, попал и в летчика, потому что фашист увеличил угол пикирования и врезался в землю недалеко от станции. Взорвался на собственных бомбах. Та же участь постигла и второй «юнкере». Он был атакован Толей Морозовым. Фашист вспыхнул в воздухе и зарылся в землю рядом с первым. При выходе из атаки мы с Морозовым попали под огонь двух «мессершмиттов», наседавших сверху. С трудом отбились. Но тут на нас посыпались удары второй и третьей группы. Последняя сосредоточила огонь на мне, но Толя перехватил удар на себя, бросился в атаку на ведущего «мессера» и не свернул в сторону… Голос комиссара, негромкий, хриплый, дрогнул. Николай Иванович на минуту умолк, устало и печально поглядел на нас, молодых, необстрелянных, и продолжил:

— После выхода из атаки я собственными глазами видел, как Толя таранил немца на большой скорости. Из одного огромного клубка дыма, словно метеоры, вылетели два двигателя, а потом, как при замедленной съемке, болтаясь, проплыли и крылья. Ниже на фоне земли вроде белели парашютные купола…

Начальник штаба полка майор П. А. Федюнин, подсчитав наши потери, объявил итог дня:

— Сбито шесть бомбардировщиков и три истребителя противника. Повреждена машина летчика Дица, сам он приземлился вблизи аэродрома. Не возвратился с боевого задания старший лейтенант Анатолий Морозов.

Разбор ежедневных полетов продолжался. Неожиданно у палатки послышался гудок автомобиля, кто-то отвернул дверь-полог и при свете «летучей мыши» адъютант командира полка радостно выкрикнул:

— Принимайте гостей!

Из-за его спины шагнул… Анатолий Морозов. Мы смотрели на него так, словно он вернулся с того света. Потом все разом бросились обнимать его и целовать.

Когда страсти несколько поутихли, старший батальонный комиссар Миронов, вытирая глаза, сказал:

— Ну, давай, рассказывай…

Анатолий устало улыбнулся, махнул рукой так, словно речь шла о чем-то обычном, второстепенном, не стоящем особого внимания.

— Когда третья группа «мессеров» напала на машину комиссара, я понял, что надо идти в лобовую на ведущего. Твердо решил не сворачивать перед фашистом. В последний миг стало страшно. Размалеванная громадина прет на меня… Сначала почувствовал удар… Треск… Затем тишина… Вижу: лечу на сиденье, а самолета нет. Оказывается, меня вышвырнуло вместе с креслом. Отталкиваюсь, раскрываю парашют. Земля еще далеко. В воздухе шныряют «мессершмитты», наши продолжают вести с ними бой.