Пламенное небо

Замполит поискал кого-то глазами, затем достал из планшета конверт.

— Наверное, нет ни одного среди вас, кому бы война не принесла горя. У одного оно больше, у другого меньше. Но каждое мы воспринимаем как свое собственное. И личное нельзя отделить от общего. Гитлеровцы, захватив наши земли, разбойничают на них, издеваются над советскими людьми. Вот послушайте, что сообщили о семье инженера эскадрильи Михаила Львовича Басса, проживавшей в Бобруйской области. Мать Михаила, сестра и два брата (у одного из них пятеро детей) погибли от рук фашистских палачей. Не утешать тебя пришел, дорогой Михаил Львович, — обратился Ершов к Бассу. — Твою боль ничем не уймешь. Но это не только твое горе, а наше общее, горе всей нашей страны. И лучшей помощью и утешением для тебя будет решение еще крепче бить фашистских гадов, до полного их изгнания с нашей земли. А друзей у тебя и единомышленников в этом деле — весь полк, вся наша армия, весь народ.

Стихийно тут же, на заваленной снегом взлетной площадке, возник митинг. Летчики, механики высказали решимость жестоко отомстить фашистам за все зверства, чинимые ими на нашей земле, за гибель семьи Басса. Слово берет командир эскадрильи майор И. В. Шмелев.

— Дорогой наш друг и товарищ! — страстно говорит он. — Мы очень хорошо понимаем тебя. Нам известно, что ты давно стремишься переквалифицироваться на летчика. Ты и сейчас рвешься в воздух, чтобы мстить врагу. Но поверь нам всем, кто летает: мы лучше сделаем это за тебя, но с твоей помощью, которую оказываешь нам на земле. В каждом сбитом нами самолете, уничтоженном танке, орудии, считай, есть и твой личный вклад в дело победы, твоя заслуга. И пусть всегда будет исправным и безотказным оружие на наших боевых машинах.

Мы обещали решительно и беспощадно бить врага всюду, где только увидим его… Скорее бы установилась погода — ив настоящее боевое дело!

После излечения в госпитале в полк прибыл и приступил к выполнению обязанностей командира Николай Иванович Миронов. 16 декабря я был вызван к нему для получения боевой задачи.

— Слушай приказ, — взял в руки карандаш и обратился ко мне Николай Иванович. — Эскадрилье следует срочно перебазироваться на передовую оперативную площадку южнее населенного пункта Пустошки. — Он обвел на карте заданную точку. — Задача: перехват и уничтожение противника на подступах к линии фронта.

Уточнив подробности, готовимся к вылету. Я волнуюсь: с сегодняшнего дня на меня возложена ответственность, определяемая характером самостоятельной работы с эскадрильей. Это большое доверие мне и летчикам эскадрильи.

Оперативная площадка, или, как ее еще называют, аэродром подскока, находится на удалении шести километров от переднего края. Она утопает в снегу, лишь для посадки и взлета укатана неширокая полоса. Мы рассредоточили самолеты по опушке леса, сами разместились в землянках, вырытых на обочине летного поля. Столовая недалеко от аэродрома — в крестьянской избе в лесу. Отчетливо слышна артиллерийская дуэль, иногда снаряды и мины ложатся совсем рядом со стоянками машин. На боевые задания взлетаем тотчас по приказу. Много времени сидим в готовности номер один прямо в кабинах. Если ходим по курсу на север, над линией фронта нас встречает ураганным огнем зенитная артиллерия противника. Зенитки бьют плотно, поочередно сосредоточивая удары то по одному, то по другому самолету.

Теряя господство в воздухе, противник до предела насытил свои наземные войска зенитными средствами. Огневые позиции «эрликонов» расположены вдоль железных и шоссейных дорог с востока на запад от Пустошки на Идрицу и Себеж. Ими «усеяны» берега речек, озер, лесные опушки, железнодорожные станции, населенные пункты. Вести с ними борьбу для нас весьма затруднительно. Пожалуй, единственно надежный способ — уходить, прибегая к противозенитному маневру по курсу, на малой высоте, со снижением на большой скорости, затрудняя таким образом прицеливание.

С оперативного аэродрома часто вылетаем на прикрытие своих войск, иногда — на их поддержку. Когда наши штурмуют передний край, мы наносим удары по противнику. Поддержка войск весьма эффективна с малой высоты, с полетом вдоль линии фронта. При этом мы выбираем цели и бьем из пушек. Фашисты отвечают нам зенитным «фейерверком». Свои очереди адресую врагу с «посвящением». Вспоминаю Амет-Хан Султана. Его горячие, как заклятия, слова: «За Ялту! За Алушту!..» Каждый выстрел в самом деле становится прицельнее. И я кричу: «За семью Михаила! За нашего друга Басса!..»

…Вылетаем на бреющем, штурмуем позиции фашистов. Они стреляют в нас тысячами снарядов. Командую: — Все немедленно на сто восемьдесят! Разворачиваемся на свою территорию и оттуда опять делаем заход для очередного удара. Маневр повторяем несколько раз до истечения времени поддержки. Противник, понятно, не молчит. Небо густо насыщают шапки разрывов. На крыльях, фюзеляжах появляются все новые пробоины. Возвратившись домой, обнаруживаем, что обшивка нуждается в серьезном ремонте. Самолеты — как решето. И опять, в который раз, ночь напролет наш обслуживающий персонал — техники, инженеры — «штопают» и «латают» боевые машины.

Однажды к нам прилетел командир 185-й истребительной дивизии полковник Г. Н. Зайцев. Поговорил, порасспросил и предложил:

— Слетаем в разведку, товарищ Степаненко?

— Есть слетать, — отвечаю.

Поднялись парой. Командир дивизии — ведущий, я — ведомый, курс на север, высота 200–300 метров. Пересекли линию фронта и несколько углубились на занятую противником территорию, как вдруг интенсивно заработали все зенитные средства врага, сосредоточенные на этом участке.

Полковник увеличивает скорость, и я спешу за ним. Отставать не имею права, но когда противник ведет огонь по ведущему, то попадает, как правило, по ведомому. Осколки барабанят по фюзеляжу и крыльям.

— Получил повреждение, — докладываю Зайцеву. Полковник разворачивает машину на запад, затем на юг — в сторону нашего расположения. Во время разворота «эрликоны» еще раз попадают в хвостовое оперение моего самолета. Теперь он перестает подчиняться рулям поворота и глубины. Стараюсь удержать машину в нормальном положении, но лететь становится все труднее.

После посадки мы осмотрели поврежденную машину. Хвостовое оперение ее было в плачевном состоянии.

— Вот это да!.. — произнес обескураженно полковник. — Как только долетел? Теперь я сам вижу: следует принимать меры против зениток.

Спустя несколько дней над нами появилась «рама». Это уже угрожало аэродрому налетом вражеских бомбардировщиков или артобстрелом.

Бросаюсь к самолету, запускаю мотор и взлетаю в считанные минуты. «Рама» уже засекла нас и разворачивалась на запад. Настигаю ее и атакую снизу. После моей очереди вражеский самолет задымил и начал снижаться. Фашистский воздушный стрелок дает по мне ответную очередь, но неприцельно. Продолжаю преследовать разведчика на бреющем полете и добиваю его. «Рама» сваливается восточнее Идрицы у деревни Степашково.

Противнику все же удалось запеленговать нашу площадку. К обеду начался плотный артиллерийский обстрел. Снаряды рвались на летном поле и его обочинах. Два упали рядом со столовой, где обедал летный состав. Один пилот был убит, несколько человек технического состава получили ранения.

После артобстрела — налет авиации противника. По тревоге мы поднялись в воздух, в короткой схватке сбили три самолета врага. Однако всем было ясно: оставаться здесь больше нельзя.

С болью в сердце похоронив товарищей, мы по приказу к вечеру улетели на основной аэродром. Настроение у всех боевое. Врагу не уйти от возмездия за все его злодеяния на нашей земле.

В январе 1944 года в нашем полку случилось «ЧП». По возвращении с боевого задания погибли заместитель командира одной эскадрильи и старший летчик. Уже над аэродромом они решили отработать на малой высоте сложный пилотаж. Но, увлекшись, пилоты пренебрегли мерами безопасности и при выполнении одной из фигур не выдержали дистанции и столкнулись.

Мы искренне сожалели о гибели товарищей, но не могли одобрить их действий, хотя понимали, что они стремились к повышению боевого мастерства. Однако, избрав неверный, рискованный путь, преступили основной закон авиации — идти от простого к сложному, от сложного к более совершенному.