Пламенное небо

В глубоком вираже наблюдаю, как два «мессершмитта» вновь кружат надо мной, но почему-то не атакуют. Приглядываюсь и вижу: за ними тянутся струи дыма. Значит, они повреждены.

Командир дает распоряжение отходить на свои аэродромы. Очень своевременно. В баках остается минимум горючего. Видимо, такое же положение и у противника. Он отворачивает в сторону и оставляет нас.

После продолжительного боя штурмовики, израсходовав горючее, сели на нашем аэродроме. Заходили на посадку под прикрытием одного звена.

Отрулив на стоянку и выпрыгнув из кабины, я заметил бегущего механика сержанта Алексеева. Не успели мы переброситься словом, как прозвучал сигнал тревоги. Что такое? Взгляд привычно взметнулся в небо, выискивая там противника.

— Пожар!.. — вдруг послышались крики.

В противоположном конце аэродрома поднималось пламя, сизый дым тянулся через зеленое поле к машинам. Огонь быстро распространялся. В его сторону спешили летчики, техники, все, кто находился на стоянках.

Сначала мы решили, что фашистам удалось сбросить зажигательную бомбу. Но позже узнали действительную причину пожара. Наши штурмовики наносили врагу удары не только бомбами и «эрэсами», но использовали также зажигательные ампулы «КС». Один из них, как выяснилось, не смог сбросить ампулу из-за повреждений осколком зенитного снаряда. «Зажигалка» воспламенилась при посадке. Пожар быстро распространился за границы одной стоянки. Так мы воочию убедились в силе зажигательной смеси, называемой «КС».

Не зря существует поговорка: «Как после пожара…» Нам пришлось немало потрудиться для восстановления порядка на аэродроме.

На разборе командира полка, которого вызвали в штаб дивизии, замещал старший батальонный комиссар Миронов.

— Сегодня противник напомнил нам элементарную истину, — сказал Николай Иванович, выслушав очередные претензии наших авиаторов к Задонской петле. — Истину, — повторил он, — которую мы почему-то забываем: в действиях на войне никогда не придерживайся одного и того же приема, если даже он очень удачный. Любой шаблон быстро разгадывается и становится известен врагу, который немедленно использует наши ошибки в своих интересах… Задонская петля — в самом деле отличный ориентир, лучшего не надо. Но если мы заходим на него очень часто, то сами лезем в петлю, приготовленную для нас гитлеровцами.

— Подставляем голову, — дополнил от себя Амет-Хан.

— Верно. Хорошо, что мы пока еще целы. Пора отказаться от петли! Разве мало других выразительных примет на местности. Только следи за ними, чтобы не заблудиться.

Указание не залетать на Задонскую петлю повторил утром и командир полка Морозов.

— Пусть фашистские асы там барражируют, — сказал майор, — и жгут горючее, его у Гитлера не так много.

Удар на себя

Войска Брянского фронта продолжали сдерживать ожесточенный натиск неприятеля, уничтожая вклинивающиеся в нашу оборону его передовые группировки, сами часто переходили в контратаки. На линии Елец — Воронеж шли жаркие бои. Но противник уже понимал, что здесь ему не достигнуть успеха, метался и искал выход. Решалась судьба задуманных Гитлером планов взятия Москвы.

Время торопило и нас, и противника. Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало доказать всему миру состоятельность своих планов на лето 1942 года, приписывая причину поражений в зимней кампании 1941–1942 гг. «русской зиме».

Судя по воспоминаниям генералитета фашистской Германии и документам германского генерального штаба, в конце июня 1942 года под Винницей в ставке фюрера «Вервольф» («Оборотень») состоялось совещание представителей главного командования вермахта, на котором Гитлер поставил конкретную задачу: ввиду того, что русские прочно удерживают оборону на Центральном фронте, нанести главный удар в двух направлениях: воронежском и кантемировском. Затем, окружив основные силы Юго-Западного фронта, быстро продвинуться в двух смежных направлениях — кавказском и сталинградском, отрезать обороняющихся от главных источников нефти, захватить эти источники и решительным наступлением в излучине Дона разгромить советские войска и выйти к Волге на оперативный простор. Фашистские стратеги опасались того, что, если они не разобьют Красную Армию летом 1942 года, возрастет ее военный потенциал, да и второго фронта им не избежать.

В состав немецко-фашистской авиации входили отборные истребительные и бомбардировочные эскадры Рихтгофена, Мельдерса, Удета и асов из ПВО Берлина, действия которых были направлены на одно: дать возможность войскам Паулюса и Клейста беспрепятственно выполнить свои задачи по захвату Сталинграда и Кавказа.

На советский фронт шли новейшие истребители Ме-109ф и Ме-109 г-2.

Много лет спустя, перелистывая страницы книг, знакомясь с воспоминаниями видных военачальников, вчитываясь в историю Великой Отечественной войны, я все более отчетливо познавал обстановку и задачи, которые тогда, со стоянки моего самолета, не были очерчены со всей надлежащей ясностью и полнотой. Что касается действий авиации на нашем направлении, то ее задачи определены в директиве Ставки Верховного Главнокомандования представителю на Брянском фронте члену Военного Совета ВВС армейскому комиссару 2 ранга П. С. Степанову. В ней указывалось: «Главная задача авиации фронта — завоевать воздух, создать наше подавляющее превосходство и заставить немецкую авиацию, особенно бомбардировщиков, уйти с поля.

Вторая задача — всю силу нашей штурмовой и бомбардировочной авиации употребить на то, чтобы разбить танковые и моторизованные колонны противника, уничтожить силу врага и тем поддержать наши войска.

Третья задача — наша истребительная авиация должна не только прикрывать наши войска, но и бомбить живую силу противника, насколько это возможно».

Все это определяло ту напряженность и ежеминутную готовность к бою, которые царили в полку.

Для 287-й истребительной авиадивизии, действующей на рубежах Брянского фронта, работы хватало: она ежедневно вела бои по прикрытию войск и переправ через Дон, летала в разведку, сопровождала и прикрывала штурмовики и бомбардировщики.

…Группой подходим к переднему краю. Еще на значительном удалении от него видим: над линией фронта клубится дым пожарищ, сверкают зарницы разрывов.

Мое место — в строю эскадрильи капитана Ищука. Чувствую себя частицей монолитного боевого коллектива, внимательно слежу за воздухом. И в то же время, как говорится, не спускаю глаз со своего ведущего — Алексея Рязанова. Он летит в строю, но я-то знаю, что Алексей в любой миг может бросить машину в сторону или вверх. Мой долг — в точности повторять его маневр. Нелегко копировать опытного Рязанова, но стараюсь. Он мастер своего дела. И, как я уже говорил, пребывание над родными местами словно удваивает его силы. Сказывается это и на моем настроении. Ведь воронежские и полтавские места близки и дороги нам обоим.

Чувствую, как меня охватывает предбоевое напряжение: происходит наивысшая мобилизация всех моральных и физических сил. Заостряется до предела внимание, каждый мускул вибрирует от излишка энергии.

Все идет нормально, и вдруг… Двигатель моего самолета зачихал и затих. Пытаюсь завести его, увеличить скорость, выровнять направление, но напрасно. Докладываю командиру.

— Попробуй еще раз завести, — советует Рязанов. — Если не запустится, иди на вынужденную.

Двигатель молчит, высота резко уменьшается, скорость падает. Выпускаю шасси, направляю машину на зеленое поле. Навстречу бежит луг — лучшей площадки и не надо. Сажусь благополучно, выпрыгиваю из кабины и бросаюсь к двигателю. Вот досада! Товарищи, наверное, уже ведут тяжелый бой, а ты тут «загорай» неизвестно по какой причине.

О моей вынужденной посадке Рязанов, видимо, сообщил на аэродром. Вскоре примчалась наша полевая мастерская, и ремонтники быстро нашли причину аварии — поршни пробили картер, двигатель заклинило.

— Не унывайте, товарищ старший сержант, все исправим, — успокоил меня начальник ремонтной мастерской А. Б. Игнатьев. Это был отличный специалист, видавший виды и не раз возвращавший в строй разбитые, казалось, в щепки самолеты.