Страница 83 из 99
Повисшую в кабинете тишину иначе, как смертельной, назвать было нельзя… Сталин с нескрываемым удивлением посмотрел на распустившегося мальчишку, которого лично он вытащил из самых низов, и, вытряхнув трубку, бросил.
— Мы об этом подумаем…
Сейчас уже трудно сказать, с этого приснопамятного заседания началась оперативная разработка Рычагова, или с чего другого, но вот что поразительно: 22 июня 1941 года прямо на аэродромах была уничтожена большая часть советской авиации, с этого дня каждый летчик и каждый самолет на вес золота, а командующего ВВС… отправляют в отпуск. Да-да, получив отпускной билет, 24 июня он отправился к морю. Но… не доехал. Генерала Рычагова арестовали в Туле, причем, прямо в поезде. В тот же день его доставили в Москву, произвели обыск на квартире (а жил Павел Васильевич в печально известном Доме на набережной) и завели на него дело № 2930.
В постановлении на арест, которое датируется 27 июня, то есть опять-таки задним числом, говорится, что Рычагов «является участником антисоветской заговорщической организации и проводит враждебную работу, направленную на ослабление мощи Красной Армии». Выходит, что «правильно руководя действиями авиации», как это говорилось в приказе Ворошилова, на Хасане и Халхин-Голе, а также во время Финской кампании, за что он получил самые высокие награды, Рычагов только и делал, что ослаблял мощь Красной Армии? Бред! Ведь мощь Красной Армии ослабляли те, кто последовательно и систематично уничтожали всех более или менее ценных военачальников: даже во время войны они погибали не от немецких, а от своих пуль.
Чью это приближало победу и на кого работало, понятно даже ребенку, но в те мрачные годы такого рода действия считались проявлением высшей мудрости горячо любимого вождя народов.
Формальным основанием для ареста Рычагова послужили выбитые под пытками показания другого известного летчика Якова Смушкевича, который заявил, что они вместе с Рычаговым высказывали «недовольство партией и правительством и договорились совместными усилиями срывать вооружение ВВС». Как только речь зашла о вооружении ВВС, очень кстати пришлись показания бывшего наркома оборонной промышленности, впоследствии трижды Героя Соцтруда Бориса Ванникова. Пока он говорил о плохих пулеметах и скверных авиационных пушках, на выпуске которых якобы настаивал Рычагов, следователь слушал его вполуха, но вот Ванников упомянул Сталина — и следователь схватился за ручку.
— Однажды, когда я был в кабинете Рычагова, ему позвонил товарищ Сталин, — рассказывал Ванников. — Выслушав Сталина, Рычагов швырнул трубку и начал ругать его площадной бранью за вмешательство вождя в сугубо технические вопросы. «Такое повседневное вмешательство только дезорганизует управление, — говорил Рычагов, — и подрывает мой авторитет как начальника ВВС. Мне это надоело, пусть садится здесь и сам командует». И опять площадно ругался. В другой раз, после того, как ему попало на совещании в ЦК, Рычагов снова площадно ругал товарища Сталина и говорил: «Я заставлю его относиться ко мне как следует, и вообще такое отношение ко мне ни к чему хорошему не приведет».
Как в воду смотрел генерал Рычагов — ни к чему хорошему его близость к вождю не привела. Коли на первом допросе, который проводил младший лейтенант Болховитин, обвинение в антисоветской работе и измену Родине Рычагов отрицал, то уже через три дня он заявил.
— Я решил рассказать следствию все о своих преступлениях.
— В чем же вы себя признаете виновным?
— В том, что являлся участником антисоветской заговорщической организации, по заданию которой проводил вредительскую работу в ВВС Красной Армии.
Выбив из Рычагова эти признания, следствие не успокоилось и предъявило ему обвинение в терроризме и шпионской работе. Рычагов это категорически отрицал, и даже во время очной ставки со Смушкевичем, к которой обоих основательно подготовили, агентом иностранной разведки себя не признал.
Последний допрос Павла Рычагова состоялся 25 октября 1941 года. Он был коротким, но Рычагов успел сказать главное.
— Все мои показания — неправда. И то, что говорили обо мне другие, тоже неправда. Я — не шпион и не заговорщик.
Но ни этот допрос, ни последние слова Рычагова никакой роли уже не играли: ведь еще 17 октября уже знакомые нам Кобулов, Бочков и Влодзимирский поставили свои подписи под заключением по делу № 2930, в котором они «полагали бы», что Павла Васильевича Рычагова нужно расстрелять.
И его расстреляли… В деле есть справка, что приговор о расстреле Рычагова Павла Васильевича приведен в исполнение 28 октября 1941 года.
Итак, то, что не смогли сделать франкисты в Испании, японцы у Хасана и на Халхин-Голе, финны под Ленинградом, успешно доделали доблестные советские чекисты — не дрогнувшей рукой они убили Григория Штерна и Павла Рычагова, прекрасных военачальников, которых так не хватало на фронтах Великой Отечественной.
Прошло тринадцать лет… В 1954-м Генеральный прокурор Союза ССР Руденко подписал постановление о прекращении дел по обвинению Штерна и Рычагова за отсутствием в их действиях состава преступления. Фактически это означало их полную реабилитацию. Как правило, в делах отсутствуют материалы, на которые опирается прокуратура, прекращая те или иные дела — и это естественно. Но на этот раз мне несказанно повезло: сохранились показания не только тех извергов, которые допрашивали и пытали Штерна и Рычагова, но и палачей, чьим росчерком эти невинные люди были отправлены на тот свет.
Вот что говорится в документе, подписанном Романом Руденко.
«Основанием к аресту Рычагова послужили показания Смушкевича, Сакриера и Ванникова. Их показания были получены в результате применения незаконных методов следствия: избиений, истязаний и других пыток, что было установлено при расследовании дела по обвинению врага народа Берия и его сообщников.
В частности, Берия показал:
«Для меня несомненно, что в отношении Мерецкова, Ванникова и других применялись беспощадные избиения. Это была настоящая мясорубка, и таким путем вымогались клеветнические показания.
Меркулов (нарком госбезопасности СССР — Б. С.) играл главную роль, и у меня нет сомнений, что он лично применял пытки как к Мерецкову, так и к Ванникову, и к другим.
Мне вспоминается, что говоря со мной о деле Мерецкова, Ванникова и других, Меркулов преподносил это с позиций своих достижений, что он раскрыл подпольное правительство, организованное чуть ли не Гитлером».
Далее Руденко приводит слова Смушкевича о том, что он дал свои показания по малодушию и от них отказывается, что хочет внести поправки в протоколы допросов, но не успел, так как тоже был расстрелян 28 октября в числе 25 других арестованных, вывезенных в Куйбышев. Стало ясно и другое: все эти допросы в Куйбышеве не имели никакого значения, так предписание об их расстреле Берия отдал еще 18 октября 1941 года.
Что касается показаний Ванникова, то они полностью дезавуированы, так как он был освобожден и реабилитирован еще в 1941 году.
Осенью 1953-го, когда раскручивалось дело Берия, на допросы вызывали не только его сообщников, но и многочисленных свидетелей. Вот что, скажем, сообщил А. Болховитин, проходивший в качестве свидетеля.
«В июне-июле 1941 года по поручению Влодзимирского я вел дело генерал-лейтенанта Рычагова. На допросах, которые вел я, виновным себя во вражеской деятельности он не признавал и говорил лишь об отдельных непартийных поступках.
В июле была проведена очная ставка со Смушкевичем. В порядке «подготовки» Рычагова, заместитель начальника первого отдела Никитин зверски его избил. Я помню, что Рычагов тут же сказал, что теперь он не летчик, так как Никитин перебил ему барабанную перепонку уха.
Смушкевич, судя по его виду, тоже неоднократно избивался…
В результате всякого рода недостоверных показаний, полученных в результате пыток и избиений, а также самооговора Рычагов был без суда расстрелян».