Страница 5 из 23
«Господи, Иисус Христос, защити этих людей, дай им хоть сегодня уснуть не обиженными, — молюсь я под стук дождя. — Вразуми, что мне делать с ужасным материалом, заполнившим половину блокнота. Написать в Литературку? В «Советскую культуру»? Для начала встретиться с их Карабасом–Барабасом? Если не набить морду, то хотя бы так напугать, чтобы впредь на всю жизнь зарёкся издеваться. А я знаю, как это сделать…»
Слышно, как хлопает дверь. Это из соседней комнаты в туалет проходит Вадим. Минут через двадцать с таким же шумом возвращается, бормоча — «Гут. Зеер гут».
Что за человек? Вчера, когда мы вернулись после ужина в партийном оазисе, в порыве непонятной откровенности вдруг рассказал, что его жена все заработанные им гонорары и денежные премии обращает в бриллианты.
Когда Вадим возник с моей записной книжкой, первое, что я отчётливо ощутил: знаменитый человек одинок до отчаяния, иначе не стал бы искать владельца этой книжки. И мне польстила ситуация. В результате — договор на переделку дурацкого сценария, житье в номере без письменного стола — весь этот бред…
…Ровно в семь утра нас будит Павел Захарович. Входит, отперев своими ключами дверь, грубовато, даже несколько фамильярно провозглашает:
— Поднимайтесь! Пятнадцать минут на сборы. Надевайте тёплую робу, на улице плюс пять.
Конечно, мы для него, судя по этим апартаментам, мелкая сошка. Особенно я. Отказавшись пить с нами чай, он втискивает в кухонный холодильник какие‑то пакеты, затем выносит на улицу ведро с мусором.
Обратно он не входит, и мне становится особенно неловко от нашего промедления.
— Не волнуйтесь! — говорит Вадим, медленно, как назло, протирая срезанной с огурца шкуркой щеки и кисти рук. Увидите, в любом случае, без форели не уедем.
Забираю с батареи открытую баночку с подсохшей красной икрой, напяливаю в передней поверх свитера и брюк брезентовый костюм, выбираю одно из нескольких снаряжённых удилищ и выхожу на крыльцо.
Резкий свет утра. Резкий запах подгнившей листвы, запах осени, поздней, кавказской. Вдали на чистом, промытом ночным дождём небосклоне виднеется стена гор. Где‑то за ними — Чечено–Ингушетия, Дагестан, Каспийское море. Шагаю с Петром Захаровичем и Вадимом, надевшим, кроме бушлата и ватных брюк, ещё и чудовищных размеров резиновые сапоги до бёдер — рыбацкие ботфорты, и вижу себя со стороны: как перемещаюсь среди всей этой географии неведомо зачем и куда…
Вадим несёт удочку наперевес.
— У вас случайно нет фотоаппарата? — спрашиваю Павла Захаровича.
— Там в доме и аппарат, и видеокамера, — обстоятельно отвечает тот, — В кладовке висят. Можете сбегать. Дверей не запирал.
— Нет уж! Запечатлеемся, когда вернёмся. Вместе с рыбой! — провозглашает Вадим. — Где, наконец, водоём?
— А вот, — Павел Захарович раздвигает прутья кустов с ещё не опавшей листвой, пропускает нас вперёд, и мы оказываемся на краю узкой, не более двух метров шириной, канавы, по которой быстро бежит вода. И в этом потоке плотной серебристой массой непрерывно снуёт форель. Трудно сказать, чего тут больше, воды или рыбы.
— Не забыли вашу икру? — Вадим начинает неумело распускать леску с поплавком, грузилом и крючком.
— Вот ещё червь–подлистник. — Павел Захарович вручает мне жестяную банку из‑под растворимого кофе. — А я обойду посты охраны.
Мне приходится наживлять на крючок и Вадиму, и себе то плохо держащиеся икринки, то извивающихся червей.
Форель не обращает на наживку никакого внимания. Её слишком много, слишком быстро, сумасшедше быстро мчится вода.
Часа через полтора Вадим, взмахнув удилищем, запутывает леску за кусты. Ему надоело явно бесплодное занятие. Мне — тоже.
Выпутываю леску из мокрых колких веток и думаю о том, что превращаюсь в холуя у развратной, капризной знаменитости. Что делать, он пальцем не хочет двинуть — действительно ничего не умеет. Ещё не хватает, чтоб Павел Захарович после нашего отъезда стоял здесь и, чертыхаясь, распутывал эту проклятую леску.
Угадав мои мысли, Вадим говорит, выбирая пальцем остатки икры из баночки:
— Не мучайтесь. Приближается Захарыч.
' Тот почему‑то подходит с двумя большими подсачиками на длинных бамбуковых рукоятках.
— Ничего не словили? Теперь остаётся пойти на карпа. Сегодня тепло, должен клевать.
Он ведёт нас вдоль канавы с форелью, рассказывает о целой системе этих водных потоков, приводимых в движение мощными насосами, об аэрации воды, о специальных комбикормах для деликатесной рыбы, поставляемой лишь к правительственным столам.
По горбатому деревянному мостику переходим на другой берег, поднимаемся по деревянным ступенькам на небольшой вал земли, и перед нами открывается захватывающая для рыболова картина: три больших, абсолютно одинаковых овальных пруда с настилами возле берега, где у края стоят скамьи со спинками, под деревянными зонтиками от солнца и дождя. А самое главное — по зеркалу вод, отражающему вершины обступивших пруды старинных вязов, повсюду расходятся круги…
— На гостя не больше чем по пять карпов, — предупреждает Павел Захарович, выдаёт по подсачику, оставляет нас одних.
К неудовольствию Вадима, я отправляю его на соседний пруд, на прощанье сжалившись и насадив сразу несколько червей на крючок его удочки.
— Но ведь вы поможете в случае чего?! — кричит он со своего помоста.
На этот раз уже я прикладываю палец к губам, забрасываю удочку и не успеваю присесть на скамью, как поплавок вздрагивает, кренясь, косо идёт по поверхности, исчезает… После подсечки, вываживанья сильной, упирающейся добычи, вытаскиваю с помощью подсачика крупного, килограмма на полтора карпа.
— У вас клюёт, а у меня не клюёт! — капризно заявляет со своего места Вадим. — Выбрали себе хороший пруд! Давайте меняться!
— Давайте — с досадой соглашаюсь я, прикидывая, куда бы деть бьющуюся на досках рыбину, и только теперь замечаю торчащие у края настила прутья проволочного садка.
— Помогите! Удочка уплывает! — кричит Вадим. — Скорее!
Все‑таки успеваю просунуть своего карпа в садок, бегу по берегу к соседнему пруду, к Вадиму и вижу, что удочка действительно отплывает от настила, вздрагивает. Хватаю его подсачик, распластавшись на досках, ухитряюсь подтянуть с его помощью удилище, ухватываю, распрямляюсь и, сделав подсечку, чувствую — на крючке здоровенная добыча.
— Это как считается, вы поймали или я? — суетится вокруг Вадим, пока я вытаскиваю карпа. Он вдвое, а может быть и втрое больше моего.
— Нацепите мне нового червя! Теперь я уже сам, сам хочу поймать от начала до конца!
— Хорошо. Вот вам половина червей. Действуйте.
Возвращаюсь на своё место. Рыбалка окончательно теряет для меня всякий интерес. В течение десяти или пятнадцати минут вытаскиваю ещё четырёх карпов. Все! Лимит выловлен. Это, конечно, не настоящая рыбная ловля. Как и всё, что я делаю здесь. Синеватая цепь гор там за прудами, за стеной вязов — настоящая, терпкий запах кавказской осени — настоящий, даже этот Павел Захарович, что идёт к нам с двумя большими клеёнчатыми сумками — настоящий.
Тем временем, Вадим все же ухитряется самостоятельно выловить двух карпов, третий обрывает леску, скрывается в глубине пруда, о чём Вадим извещает меня и окрестности отчаянным воплем.
«Гут, — бормочет он. — Зеер гут», — когда мы втроём возвращаемся к домику. «Так вы считаете, что первый карп тоже мой, и, таким образом, я ловил первый раз в жизни и поймал целых трёх карпов?»
Утвердительно киваю.
— Нормы своей на двоих не выловили, — упрекает Павел Захарович, внося вслед за нами в домик тяжёлые сумки с уловом. — Карпа вам сварить или поджарить? Или форель паровую состряпать?
— Мы ведь не поймали ни одной форели, — с фальшивым смирением возражаю я.
— Не беда. Наша форель на удочку ни у кого не берет. Вылавливаем сачком. Каждому гостю по четыре кило, — пока мы стаскиваем с себя рыбацкие одежды, он отворяет дверцу кухонного холодильника, достаёт оттуда оба увесистых пакета, пытается очистить место и для сумок с карпами, замирает, прислушивается.