Кавказ без моря

— Шамиль Асланович, я вам не девушка, не обольщайте, не говорите загадками. Скажите прямо, в чём дело? Хотите, чтоб я нашёл здесь какие‑нибудь полезные ископаемые? Будем мужчинами, кончим эти игры. Думаете, не вижу, какая вокруг меня идёт возня? Чёрные «волги», обкомовская столовая, поездки наловлю форели… Бесплатно такие вещи не делаются.

— Вот за это вы мне и нравитесь! — Шамиль Асланович подходит, поднимает меня из кресла, дружески обняв за плечи. — Есть информация, что с американских спутников сфотографирован лежащий в Армении на вершине горы Арарат ковчег. Тот самый, Ноев!

— Слава Богу!

— Не в этом дело, дорогой мой. Представляете, сколько со временем хлынет туристов в Армению! Прекрасные дороги, фуникулеры… Отели… Восьмое чудо света. Это же миллионы долларов в казну республики!

— Минуточку! Ведь восьмое чудо света будет уже здесь — киностудия, какой нет в Европе, — зло говорю я, глядя на кинувшегося за стол Шамиля Аслановича, схватившего лист бумаги и авторучку, чтобы вдохновенно набросать какие‑то хлестаковские расчёты.

— У нас, согласно легенде, нечто другое. Святыня Кавказа. Вадим Юрьевич сказал, только вы можете найти. Найдёте — будете обеспечены на всю жизнь, станете почётным гражданином нашей республики.

— Как это Вадим Юрьевич сказал?! Он‑то что знает?

— Видимо, ему рассказал Нодар.

— Но ведь они до того, как Нодар заехал сюда из Тбилиси, не были знакомы!

— Откуда вы знаете? — Шамиль Асланович снова разливает коньяк в рюмочки, возводит взгляд на меня. — Мало ли кто что о вас знает… Известно, что вы — ещё и целитель, что к вам приходила внучка Сталина, — он протягивает наполненную рюмку.

— Спасибо. Больше не пью. И вообще мне пора в павильон, — позволяю себе, выходя из кабинета, почти крикнуть — Я сделал всё, что мог, измучился с вашим проклятым сценарием!

Пожилая секретарша Земфира привстаёт из‑за своего столика с пишущей машинкой:

— Что случилось? Шамиль Асланович такой добрый, так хорошо к вам относится!

Спускаюсь в вестибюль, пересекаю двор. Довольно! Пора уезжать от этой опасной, ложной жизни.

Из вестибюля павильона сбегаю по крутой, как трап, железной лесенке на дно громадного помещения, где ещё только идёт установка света. Где на фоне чудовищно исполненных Рафиком декораций гор почему‑то стоит высоченный подъёмный кран, из стеклянной будочки которого выглядывает тот самый старикан актёр, которого я видел на Главпочтамте получающим свои двенадцать с полтиной.

— Ремзик, дорогой! — взывает он сверху, — Когда же вы заснимете этот кадр? У меня болезнь предстательной железы! Остаточная моча. Писать хочу!

Отделившись от группы почему‑то одетых в папахи и черкески с газырями петеушников, режиссёр Ремзик кидается к сидящему посреди павильона Вадиму.

— Можем снимать, Вадим Юрьевич?

— Нет, — ответствует тот и объясняет, — Сами должны видеть, оператора нет. Оператор пошёл за жёлтым фильтром.

Вадим барственно расположился на раскладном парусиновом кресле рядом с какой‑то полной женщиной, держащей на округлых коленях раскрытый блокнот. Очевидно, ассистентша.

Подхожу ближе. И узнаю в ней не кого‑нибудь, а белозубую повариху из столовой обкома!

Чтобы скрыть замешательство, спрашиваю:

— Откуда взялся подъёмный кран? Что‑то не помню в сценарии такой детали.

— Режиссёрская находка нашего дорогого Ремзика. Первое появление старого мастера строительного ПТУ. Как бы с небес. Словно явление бога–отца.

— А почему пацаны ряженные?

— Послушайте, Ремзик зафонтанировал. Должны же мы растить национальные кадры! Нам за это деньги платят. В конце концов, вырежем в монтаже самые очевидные глупости. Хотите орешки кешью? Угощайтесь. Дуся, то есть Евдокия Ивановна принесла из обкомовского буфета. Согласилась ассистировать… Взял её на полставки.

— Писать хочу! — раздаётся сверху.

— Здравствуйте! Как вам понравилась моя панорама гор?

Оглядываюсь. Передо мной художник Рафик. Почему‑то запыхавшийся, со счастливой улыбкой на небритом лице. Держит в руках большую белую тарелку.

— Ничего себе. А какова судьба лука?

— Продал! Оптом. Знакомому грузину на базаре. Правда, за полцены. Купил старшему сыну джинсы!

— Сколько лет сыну?

— Четырнадцать.

— Прекрасно. А тарелка зачем?

— Как же! Перед съёмкой первого кадра нужно разбить на счастье, осколки раздать всем участникам. Разве не знаете?

— На свои деньги купил?

— Вадим Юрьевич дал! Только что прибежал из универмага, достал по блату. Продают сервизами, а мне нужна была одна тарелка. Нашлась забракованная, с трещиной! Смотрите, чуть заметная…

Не дослушав сагу о тарелке, поворачиваюсь к подбегающему ко мне Хасану.

— Что случилось?

— Шамиль Асланович велел немедленно везти вас в гостиницу.

— Почему?

— Не знаю. Сказал — немедленно. Сказал — вас там ждут.

Обречённо иду за ним к железной лесенке–трапу, убеждённый: приехало КГБ. Нашли спрятанные в моей московской квартире папки с рукописями и документами Марка… Сейчас павильон, студия, откуда меня увозит на «газике» Хасан, странным образом кажутся раем. Не успел я получить осколок тарелки на счастье!

В гостинице, в вестибюле почему‑то полно дыма. То есть пара. Как в бане. Из этой дымовой завесы на меня, как звери, бросаются директор гостиницы и дежурный администратор.

— Где ключи от номера?! Почему не сдали, уходя?!

— В чём дело?

— Сейчас увидите! — рычит директор.

Они ведут меня вверх по лестнице, оттуда по ступенькам сбегает дымящаяся вода. Идём вброд по залитому водой коридору второго этажа.

— Почему не перекрыли воду? — спрашиваю я, догадываясь, в чём дело. Им, этим злобным охранникам социалистической собственности не понять, почему у меня отлегло от сердца.

Дверь моего номера распахнута. Оттуда навстречу нам через порог скатывается вода. В умывальнике из крана по рубашкам, заткнувшим отверстие стока, падают капли. На полу вольно плавает один из моих тапочек, другой потонул возле окна.

Директор рычит:

— Немедленно составим акт. Паспорт не получишь, пока не заплатишь за новый паркет, за ремонт всей гостиницы, или сядешь в тюрьму!

Он продолжает угрожать, больно держа меня за локоть, а я думаю только о том, что без паспорта письмо на Главпочтамте мне не отдадут. Если оно есть.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Даже звонок здесь тихий, какой‑то особенно деликатный. Еле расслышал его из ванной, где стою у большого зеркала, бреюсь.

— Алло?

— Доброе утро! Вас просили разбудить к восьми. Это горничная. Что будете завтракать? Могу привезти горячие блюда: жюльен из шампиньонов, перепёлку с вареньем или омлет с сыром.

— Спасибо. В холодильнике полно еды. Скажите, это все входит в оплату номера? Или нужно платить отдельно?

— Что вы! Номер и питание, все услуги — бесплатно. То есть за все, наверное, платит обком. А что будете пить — чай или кофе?

— Кофе, с вашего разрешения.

— К нему есть горячие булочки. Принести?

— Принесите.

Едва успеваю добриться, в дверь стучат.

— Открыто.

В кружевном накрахмаленном чепце, в белоснежном передничке, крашенная блондинка вкатывает никелированный столик с кофейником, молочником, вазочкой с прикрытыми салфеткой булочками.

— Большое спасибо.

Она переставляет все это на круглый стол, где возвышается хрустальная ваза, переполненная виноградом, яблоками и гранатами, спрашивает, несколько фамильярно:

— Больше ничего не нужно, уверены?

Вадима здесь нет!…

А может быть, я просто грязная, вконец испорченная скотина?

— Меня зовут Алена. Если что надо, вызывайте. Дежурю до завтрашнего утра, — сообщает она, выкатываясь из номера вместе со своим столиком.

Открываю холодильник, отыскиваю среди навала снеди Масло, баночку с красной икрой. Вадим, глядя на то, как я кайфую: намазываю на разрезанную пополам тёплую булочку масло, икру, как подливаю в чашку из кофейника кофе, обязательно воскликнул бы — «Зеер гут!»