Patrida

— Возможно, — ответил Артур. Поправился, — may be.[110]

Аргиро приложила одну руку к сердцу, другой поманила его из‑за стола. Артур залпом допил кофе и пошёл с ней куда‑то за храм к белому домику, досадуя на Сюзанну за то, что она без его разрешения навязывает пациентку, что и здесь, в этом прекрасном месте, снова придётся разбираться в каких‑то болезнях, лечить.

Аккуратные клумбы с остатками высохших и подмёрзших цветов окружали домик. У торцовой его стены за проволочным ограждением копошилось несколько кур. Войдя в домик, Аргиро оставила дверь открытой, пояснила:

— No light. No electricity. No water. Just nothing.[111]

Здесь было две комнаты — спальня и кухонька. Аргиро усадила Артура на стул в кухоньке возле гудящей печки. Сама же села на табурет под настенным календарём.

— I am all alone in the monastery. Do you understand?[112]

— I do. Where does it hurt?[113] — спросил Артур.

— No, no. I have another problem.[114] — Аргиро нерешительно взглянула на него и, подняв руку, сдёрнула с головы пышную шапку волос, которая оказалась париком, прикрывавшем совершенно лысый череп.

Лицо её сразу перестало казаться худым. Чёрные глаза вопрошающе смотрели на Артура. В них засверкали слезы.

Тот развёл руками. С такой проблемой он ещё не сталкивался.

— Just a moment, — быстро заговорила Аргиро. — I saw you praying just now. I believe you can help me. You must know, that I lived in Athens, I was a young lady, I was a prostitute in Athens, you understand?[115]

Артур кивнул.

— Once, twelve years ago I lost all my hair. You understand me, don't you?[116]

Он кивал, напряжённо слушал сбивчивый, сопровождаемый лихорадочными жестами рассказ несчастной женщины. С трудом улавливал главное: после того как выпали волосы, она сочла это наказанием Божьим, сама наложила на себя обет. Десятый год ютится здесь, в горах, одна, поддерживает в чистоте и порядке заброшенные монастырские здания, зажигает свечи перед иконами. Порой, особенно летом, наезжают туристы, дают ей деньги. Правительство и церковь не платят ничего. Два раза в месяц добрые люди снизу из города завозят ей воду в бидонах, керосин и кое–какую еду.

Артур продолжал слушать, ощущал, как в нём нарастает чувство бессилия помочь Аргиро, бессилия хотя бы объяснить ей, что он ничего не может сделать.

Эта гречанка, эта бывшая проститутка из Афин смотрела на него мокрыми, чёрными как маслины глазами, в которых кричало знакомое Артуру отчаяние одинокого человека. Тем более невозможно было повернуться к ней спиной, говорить какую‑нибудь сочувственную чушь.

На календаре над её головой было цветное изображение остатков дельфийского храма в снегу, надпись — январь, чёрные столбики цифр — дни января.

— What date is it today?[117] — спросил Артуо. Здесь, в Греции, он порой терял счёт времени, особенно после встречи с Лючией. В первую секунду он и сам не мог бы отдать себе отчёт в том, почему задал именно этот вопрос, не имеющий никакого отношения к теме разговора.

— The nineteenth of January[118]. — Аргиро словно споткнулась, с удивлением смотрела на него.

И тут в сознании Артура произошла вспышка: канун крещения Господня!.. Крещенская целебная вода… Он вскочил с табуретки, взял Аргиро за корявую, мозолистую ладонь, вывел из домика.

— Snow? — спрашивал он, уже видя на каменистом склоне за соснами чистейший снег. — Where is snow here?[119]

Обеими руками Артур сгрёб охапку снега, положил на голый череп, придерживал с двух сторон, молился вместе с Аргиро. Из глаз её, исполненных надежды, текли слезы.

— Холодно? — спросил он, когда снег начал таять, стекать по её лицу, смешиваясь со слезами. — Cold?[120]

— Krio[121], — кивнула она.

— Do the same in evenings and in mornings. Till the end of February. Never tell anybody about it to now or any time. You understand, don't you?[122]

Аргиро схватила его за руку, хотела поцеловать. Артур вырвался, пошёл к своим спутникам.

…Девочки уже считали его своим. Когда Артур сел рядом с полицейским Костой и «мерседес» поехал дальше через перевал, они с заднего сиденья, несмотря на уговоры родителей, дёргали его то за воротник куртки, то за волосы, пытаясь привлечь к общению.

Артур же был ни жив ни мёртв. То, что горели от снега руки, казалось нормальным. Но ещё более сильный жар охватывал изнутри всё тело… Запретив Аргиро говорить кому бы то ни было о случившемся, он боялся, что над ней посмеются, разрушат её веру в возможность чуда.

Машина спускалась с хребта к юго–западной стороне острова, как из зимы в лето. Сосновый лес незаметно сменился другим, незнакомым. Кряжистые деревья с голыми ветками стояли среди зелёной травы. Начали попадаться вечнозелёные кусты.

«Это надо же было так случиться, чтоб она села прямо под висящим на стене календарём, — думал Артур. — И чтоб именно на этой картинке, как подсказка Провидения, был снег…»

За стволами деревьев в разрыве ущелья по голубой глади моря красиво, как в стихотворении Лермонтова, шёл парусник.

Машина свернула с шоссе на узкую тропу. Вскоре тропа кончилась возле торчащего из травы древнего фундамента и остатков стен, сложенных из грубо обтёсанных камней. Это и был центр земельного участка, купленного Ангелосом. Полицейский Коста помог ему вытащить из багажника тяжёлый рюкзак с провизией, топор в чехле и уехал, пообещав вернуться за ними во время.

Девочки сразу завладели Артуром. Вместе с ними он собирал валежник для костра, на котором Сюзанна начала спешно готовить еду. Антонелла и Рафаэлла неотступно сопровождали его и Ангелоса, когда тот показывал гостю границы участка, расположенного в неудобном месте — на склоне заросшего диким кустарником, неглубокого ущелья. Здесь Ангелос собирался вырастить сад и построить на развалинах фундамента летнее бунгало.

— Why? You live on another island. What is it all for?[123] — недоумевал Артур.

Из ответов он в конце концов понял, что на родном острове у Ангелоса уже есть другой участок. Необходимо всё время куда‑то вкладывать деньги. Земля дорожает…

Девочки, устав бродить крутизной, оставили их, побежали к матери. Ангелос принялся рубить под корень кустарник, и Артур, предоставленный самому себе, поднялся по отлогому склону на гребень ущелья. Сел на трухлявое бревно под старой оливой, изогнутой как иероглиф.

«Так или иначе, злобы в глазах Сюзанны больше нет. Она открыта. Кажется, готова простить, ждёт. Может быть, эта поездка — первый шаг навстречу друг другу. Дай им, Господи! Хотя бы ради славных девчонок…»

Всё, что он видел вокруг, казалось мягким. Мягкие, теряющиеся в синеватой дымке очертания окружающих гор, поросших зелёной травой. Поднимающийся снизу дымок от костра, приглушённые расстоянием звуки ударов топора…

— Greece[124], — произнёс он вслух английское название этой страны. — Greece…

Оно тоже было мягким и нежным.

— Артурос! — послышался голос Сюзанны. — Come on![125]

Он встал. Не хотелось уходить с этого места, от этой тишины и воли. Теперь всё, что было окрест, не казалось ему сном. Наоборот, не реальным, тающим, как мираж, прошлым было то, что осталось в России.

110

Возможно (англ.).

111

Нет света. Нет электричества. Нет воды. Ничего нет (англ.).

112

Я одна в монастыре. Бы меня понимаете? (англ.)

113

Да. Где болит? (англ.)

114

Нет, нет. У меня другая проблема (англ.).

115

Минуточку… Я видела, вы сейчас молились… Вы можете мне помочь. Вы должны знать, что я жила в Афинах. Я была юной леди. Я была проституткой в Афинах. Вы понимаете меня? (англ.)

116

Однажды, двенадцать лет назад, все мои волосы выпали. Понимаете меня? (англ.)

117

Какое сегодня число? (англ.)

118

Девятнадцатое января (англ.).

119

Снег… Где здесь снег? (англ.)

120

Холодно? (англ.)

121

Холодно (греч.).

122

Вечером и утром делайте так сами. До конца февраля. Ни сейчас, ни потом никому об этом не говорите. Понятно? (англ.)

123

Почему? Вы живёте на другом острове. Зачем все это нужно? (англ.)

124

Греция (англ.)

125

Иди! (англ.)