Страница 6 из 44
Мне девятнадцать лет. Иду по Неглинке в черном пальто, кепке. Куда и зачем— не помню. Зато хорошо помню, как от мороза деревенеют уши, коченеют ноги в ботинках. Непонятная сила вдруг заставляет свернуть с пути, примкнуть к небольшой группе толпящихся поблизости от нотного магазина замерзших людей, увязаться за ними на заседание районного суда.
Какого рожна? Зачем? Случайные люди, преимущественно старики и старухи, сползлись сюда не столько погреться, сколько в ожидании дармового развлечения.
— Подсудимый Михайлов Сергей Иванович, признаете себя виновным? — спрашивает женщина–судья.
Он сидит у стены за решеткой на позорной скамейке, тщедушный человек в потертом костюме, со сбившимся набок галстуком, дрожащей рукой поправляет очки на лице. У клетки скучает милиционер.
— Встаньте, подсудимый! Вы признаете себя виновным?
Встает.
— В чем? В том, что люблю дочь, свою Машеньку? Что прописал на своей площади жену, а теперь, пока уезжал на два месяца в командировку на Север, она завела себе хахаля, и они хотят отнять комнату в коммунальной квартире?
— Врет! — вскакивает с переднего ряда женщина с шапкой белесых, крашенных пергидролем волос. — Все время пристает к Маше, живет с ней! Скажи, Маша, скажи!
— Живет, — заученно подтверждает невзрачная девочка лет восьми, привставая рядом с матерью.
— Как именно живет, Маша? Расскажи подробно. Расстегивает штаны?
— Нет. Как приедет, сажает меня на плечи, носится по комнате. Подбрасывает.
— Не только! — визгливо вмешивается мать. — Расстегивал брюки? — Да, — подтверждает девочка.
— Переодевался при мне в домашние штаны.
— Все‑таки не понимаю, — говорит женщина–судья. — Вставлял он член в ее влагалище, или нет? Или придется откладывать и назначать медицинскую экспертизу?
— Да что тянуть? — подает голос плешивый верзила, сидящий рядом с девочкой и ее матерью, вероятно, тот самый хахаль. — Прижать гниду на полный срок, и делу конец!
Кто‑то из стариков аплодирует.
— Вставлял или не вставлял? Расскажи, Машенька, мне и народным заседателям.
…Стон выводит меня из оцепенения. Выламывая себе пальцы рук, тщедушный подсудимый от бессилия и ужаса стал еще меньше. Почему‑то этот русский Сергей Иванович Михайлов на глазах становится похож на замученного еврея, каких я видел в кинохронике о нацистских лагерях смерти.
— Вставлял или не вставлял? — не унимается судья.
— Это вас надо судить! — вскочил, ору срывающимся голосом. — Как можно при девочке, при ребенке? Неужели не ясно, что затеяла эта тварь?!
— Кто вы такой? Выведите из зала!
Милиционер выпихивает меня вон. Последнее, что, обернувшись, вижу— затравленный, устремленный прямо в душу взгляд.
Население нашего местожительства
Мне понадобилось отыскать одну из своих давних рукописей. В полутьме кладовки искал среди старых, потрепанных папок. Наконец, нашел, перенес в комнату, на столе развязал тесемки.
Поверх рукописи покоился большой конверт из грубой оберточной бумаги с грифом «Госкомитет по радио и телевидению СССР». В конверте оказались письма с подчеркнутыми моей рукой строчками.
…Много лет назад, во время оно, я получил внештатную работенку в радиокомитете. Нужно было отвечать на письма радиослушателей, такой был порядок. Судя по тому, что письма остались у меня, я на них не ответил. Лишился скромного заработка. Да и что можно было ответить?
…«Дорогая редакция! В настоящее время, у нас в райцентре проблема найти демисезонное пальто, размер у 4, рост 4, свободного покроя, темно–синего цвета для. женщины брюнетки ценою до 8о рублей»….«Прошу принять меры к нашему зоотехнику. Подобно Дон. Жуану, он. сожительствует со многими колхозницами».
…«Пишу вам один скандальный случай и плачевное дело для. государства, Наш начальник ни к кому не вежлив. И у него укоренилась частная собственность. Но не это главное. Главное ниже. Вчера он. снова начал опохмеляться, и до того иаопохмелялся, что стал разгонять всю нашу контору райпотребсоюза в разные стороны»….«Все население нашего местожительства просит, вас засыпать лужу на Староводопроводной улице. Начинается падеж котов и кошек. Горсовет, поник головой».
…«Прошу передать по радио мою клятву. Клянусь: я буду абсолютно неузнаваем во всех отношениях. Я клянусь святой клятвой и даю неру шимо слово разным родным, знакомым и всем радиослу шателям. Пусть Леночка, услышав эту передачу, сообщит по моему адресу. Помогите наладить счастье нашего будущего дитя!»
…«Сторонники великих семашкинских оздоровительных заветов просят, вас сообщить, думают, ли санврачи прогрессировать свою науку так, как прогрессируют, их коллеги — футболисты, космонавты и мастера эстрадного искусства ?»
…«У мужа, моего одна мелодия, — пить вино, бить жену и увлекаться гражданкой Мещаевой Марией. Прожив со мной всего восемь лет, он, стал алкоголиком и развратником семейных жизней».
…«Мы хотели сделать в парикмахерской итальянскую прическу. Но вместо заказанной прически мастер заявляет, что не лучше ли подстричься, под мальчика, И в безвыходном положении приходится, стричься, под мальчика. И, конечно, под всякую прическу нужен, соответствующий костюм, так что приходится, шить узкую юбку. И виновниками всего этого безобразия, явля ются, мастера дамских залов»….«Нельзя, ли исполнить по радио мою космическую частушку? Не будьте строги к содержанию и форме. Ведь это–народное творчество. Если моя, песенка, вам подходит, то я, очень прошу, чтобы композитор вместо слов «ти–ти–ти–ти» подобрал слова со звуком ракетных сопел.
Кто‑то посмеется. Кто‑то с презрением процедит слово «Совок!»
А мне плакать хочется о населении нашего общего «местожительства».
«В этом борделе, где мы живем»
Между мной и им почти ничего общего.
В отличие от него я не убивал, не грабил. Правда, однажды в Мадриде, в супермаркете на Гран Виа, спер упаковку рыболовных крючков. В чем каюсь.
Он родился в 1431 году, в пятнадцатом веке. Когда умер— неизвестно. Кажется, этого беспутного человека в конце концов повесили. Нас разделяют шесть веков!
Время от времени томясь в тюрьмах, он предавался сочинению стихотворений. Лишь малая часть из них уцелела, а из той, что уцелела, совсем немного дошло до меня в переводах с французского. Переводы плохие и не очень плохие. Читаешь и чувствуешь, как переводчики изо всех сил пытаются причесать беспутного автора. Так сказать, ввести за руку в приличное общество. Беспутный‑то беспутный, но этот пьянчуга и грабитель с беспощадной трезвостью видел мир, куда попадает человек после рождения…
Странное дело, сквозь отысканные мною переводы стихов разбойника с большой дороги проглядывало лицо очень ранимого человека.
Общее между нами лишь то, что я тоже пишу стихи.
Я был молод, одинок. Иногда ловил себя на том, что мысленно с ним разговариваю, как мысленно говоришь с близкими тебе людьми.
Безусловно, существует таинственная, необъясненная связь между тем, о ком ты думаешь, что генерируют твои мысли, и так называемой реальной действительностью.
…Однажды одной девушке приходит в голову уговорить меня заехать вместе с ней к незнакомому человеку, навестить какого‑то разбитого инсультом старика— бывшего эмигранта, вернувшегося из Франции в Советский Союз.
— Что тебя с ним связывает? — спросил я.
— Собираюсь замуж за одного из его сыновей.
Еще ни о чем не подозревая, я вошел за ней в небольшую, слишком уж тесно заставленную мебелью квартиру.
Хозяин принял нас в кабинетике. Подволакивая ногу и придерживая здоровой рукой другую, парализованную, он проследовал к обложенному подушечками креслу за письменным столом, угнездился, попросил жену принести чаю.