Страница 2 из 6
Они замолчали. Только бы успеть.
Лида достала хлеб и откусила. Голод куда-то ушел, и это не предвещало ничего хорошего. Головная боль возвращалась.
Странно. Так часто Дар не переполнялся никогда. Но на этом странности не заканчивалась. Тревожило необычное чувство, будто кто-то наблюдает за ней.
— Что-то нехорошо мне — сказала Нина, и несколько раз зажмурила и открыла глаза.
— Подменить? — спросила Лида.
— Да вроде рано еще, — с сомнением сказала Нина. — А чувствую себя так, будто двое суток не спала. Это дерево, — она указала на сосну, стоящую слева от пути. — Только сейчас заметила, а ведь мы уже тут четверть часа стоим.
На вид дерево казалось обычным. Но ветви выглядели гуще и как будто ярче, чем у остальных деревьев. Звенящее ощущение, что за ней наблюдают, не проходило.
Лида закрыла глаза, и потянулась к дереву, вызывая зелёный тоннель, но окрик с соседней подводы, передаваемый по цепочке, заставил её остановиться:
— Лида, тебя Харченко вызывает!
Она вздрогнула и открыла глаза. Дерево исчезло.
— Ох! — вскрикнула Нина и прижала ладони к щекам. С испугом в глазах она смотрела в то место, где только что стояло дерево.
В санях, мигом очнувшись от сна, сел старик.
— Чего застряли? Влипнем, ведь, — пробурчал Нестор и заворочал мешок с мукой, под которым лежала винтовка.
— На всякий случай, — пояснил он перепуганной Нине.
Что-то холодное и колкое било по щекам, воздух на глазах наполнялся хаотично мечущимся крупяным снегом.
— Метель началась, — удивленно сказал Нестор, поглубже закутываясь в тулуп. — Да быстро как!
А метель густела, белой гущей пронизывая сырой воздух. Холод щипал щеки, забирался в ноздри. Возчики на соседних санях уже казались едва заметными бледными пятнами.
Пробираться в начало обоза было трудно, головная боль уже ясно давала о себе знать, стянув виски и лоб. Лида шла по снегу, почти на ощупь, держась рядом с санями и лошадьми. В такой метели и заблудиться не долго.
У головных саней уже стоял Михаил Харченко с парой помощников.
— Помощь твоя нужна, девочка. Как с самолётом, — сказал Михаил, и указал на сани.
Обессилевшая лошадь застряла в снегу, смешанном с талой водой, и мальчишка возчик безуспешно дёргал за вожжи, пытаясь высвободить её.
Лида почти не удивилась, что Дар переполнился так быстро, уже во второй раз. Он как будто не принадлежал ей, и жил своей собственной жизнью. Часто мучил вопрос: за что ей это наказание. И, кажется, впервые в жизни ответ на этот вопрос начал проясняться.
Глаза закрылись, и Лида провалилась в зеленоватый тоннель.
Она — лошадь. Ледяная вода, страх и ступор…
Сделать шаг вперёд. Там впереди тепло и сухо, надо только немного пройти. Вперёд! Шаг, еще шаг. Возьмём левее, чтобы обойти полынью.
Лошадь двинулась. Сквозь пелену звучал голос Харченко:
— По местам!
Пустота и слабость сменили уходящий тоннель.
Очнулась Лида уже в своих санях, и услышал голос Нестора:
— Ну, всё. Скоро и монастырь.
И беспокойный тихий голос Нины:
— Нас словно ведёт кто-то.
Мне очень тяжело совершать такой длинный путь от дома до наших госпиталей. Взвешиваться на весах страшно. Несмотря на отеки ног, мой вес катастрофически падает и дошел до 49 килограмм, теперь, наверное, вешу как Лидочка.
Как там моя внученька? Всё время думаю об этом. Надеюсь, с ней всё в порядке и она не голодает.
Вспомнилось, как она в детстве опрокинула бидон с молоком. А я еще сказала, что, наверное, это молоко плохое. Сейчас бы хоть глоток этого молока! Ну, вот опять. Все мысли возвращаются к еде. И не у меня одной. Пью много горячей воды и больных пою. Хорошо, что в госпитале можно её согреть.
Начались страшные морозы до −43 C°, иногда с ветром. Участились обстрелы днем и ночные бомбежки с воздуха, особенно в лунные ночи. Я подсчитала: к февралю 1942 года меня в живых не будет…
К монастырю добрались уже к закату. Заброшенное строение почти не сохранило штукатурку. Но, несмотря на голый, раскрошившийся местами бурый кирпич и пустые окна, монастырь всё-таки впечатлял. Так должно быть выглядел красивый гордый раб, избитый надзирателем. Синяки и ссадины не могут скрыть его непокорного взгляда, согнуть стройное тело или сделать его жалким.
Нужно обязательно раздобыть для бабушки что-нибудь на память из монастыря. Лида подошла ближе и встала под окном. Ветер с весенней яростью теребил ели, окружающие строение, залетал в окно и хозяйничал внутри, нудно поскрипывая резной, наполовину оторванной решеткой. Странное чувство вернулось. Казалось, теперь сам монастырь, зияющий темными глазницами окон, наблюдает за ней. Конечно, это просто усталость.
Возчики уже спали на санях, укрывшись шкурами, Лиду же вызвали к Харченко. Она подошла к сидящему у костра командиру с товарищами, и подсела рядом. Языки костра отдавали теплом на щеках и отражались оранжевыми бликами на лицах сидящих.
Лида смотрела на Харченко. Крепкий, статный, широкоплечий. Густые брови вразлёт, чистый высокий лоб. А в глазах — огонёк.
— Значит, кольцо смыкается? — спросил он у товарища.
— Да, но медленно. Излом линии фронта в этом месте очень удачный. Спасибо болотам, — отвечал худощавый бородач. Он, защищаясь от ветра, сворачивал цигарку. Ветер выдувал труху, но бородач бережно придерживал её пальцами и торопливо завёртывал.
— А если не успеем? — спросил третий сидящий у костра широкоскулый здоровяк. В его голосе чувствовалось беспокойство вперемешку с усталостью.
Но Харченко, затянувшись папироской, только улыбнулся:
— Большие мощности подтянуть не успеют. А для малых у нас есть козырь.
И посмотрел на Лиду:
— Ну, рассказывай. Что ты умеешь.
В очередной раз пришла мысль: как же умеет командир вселять уверенность! Это читалось по глазам остальных.
— Умею на время подчинять чужой разум людей или животных.
Бородатый присвистнул.
— Да вы и сами всё видели, — сказала Лида и смутилась.
— Значит так. Теперь поедешь со мной, — деловито сказал Харченко. — Если на изломе нам придётся вступить в бой, то возьмёшь под контроль их командира. Я укажу тебе на него. Внушишь ему, чтобы он увёл остальных. Сможешь?
— Думаю да, — сказала Лида и почувствовала, как краска прилила к лицу.
— Завтра же и проверим. А теперь — всем спать, — приказал Михаил и поднялся.
Лида вызвалась затушить костёр, но когда все ушли, она еще некоторое время сидела, щурясь на тёплые языки пламени, и думала о том, что же принесёт завтрашний день. Встала, и, прежде чем завалить костёр комьями снега, подожгла небольшой факел, заготовленный заранее. Бабушка будет счастлива, если она привезёт ей что-нибудь из храма. Может, удастся найти какой-нибудь обломок фрески.
В сумерках монастырь выглядел не спящим, но дремлющим великаном. Лида подошла к темному входу. Ощущение, что там кто-то есть, стало почти осязаемым, и это злило, потому что было глупо. Разведчики проверяли развалины так же, как и всю прилегающую местность загодя до прибытия обоза. Взяв себя в руки, Лида шагнула внутрь.
В темноте, нарушаемой лишь дрожащим светом факела и ночной синевой, сочащейся из окон, терялись границы большого круглого помещения. Лида посмотрела под ноги. Пол был засыпан кусками штукатурки и комьями грязи. Воняло пылью и еще чем-то нежилым. На потолке угадывались остатки росписи.
Порыв ветра щелкнул узорчатой решеткой на окне, ворвался внутрь и, лизнув завитком факел, затушил его.
Некоторое время глаза привыкали к темноте. И тогда Лида увидела маленькую точку света на полу недалеко от себя. Удивившись, она шагнула к ней. Точка задрожала и плавно двинулась в сторону, оставляя тоненькую нить света. Лида присела, рассматривая нить света. Источник её появления оставался загадкой. Любопытство съело остатки осторожности и как зачарованная, Лида встала и пошла за ней.