Страница 106 из 124
Лукаш даже не шевельнулся, только подтянул колени повыше к подбородку. Он исподлобья глядел на меня сквозь щель между красными рукавом и светлым вихром, похожий на загнанного в угол зверька.
— Привет! — сказал я ему.
Мальчик не ответил. Из-за маски напускного безразличия хмуро глядели голубые глаза.
— Ты что, не разговариваешь со мной? — Я поднялся на две ступеньки под навесик. — Что я тебе сделал?
— Убежали отсюда как вор, — холодно ответил он. — Так не поступают.
— Но, Лукаш, — примирительно начал я.
— Меня зовут Льюк! — со злостью отрезал он.
Я пропустил это мимо ушей и спросил;
— Бабушка дома?
Мальчик едва заметно покачал головой.
— Еще не приехала?
Снова отрицательный кивок. И больше ничего. Я шагнул обратно под дождь.
— Ну, ничего не поделаешь. Раз ты со мной говорить не желаешь… Пойду.
Глаза под белыми ресницами испуганно расширились. Я медленно двинулся к калитке.
— Постойте! — Высокий детский голос сорвался. Я обернулся и вместо замкнутого, ожесточенного зверька увидел испуганного ребенка.
— Почему вы со мной не попрощались? Я встал, приготовил вам завтрак… — Лукаш отчаянно мигал своими голубыми глазами, пытаясь удержать слезы.
Я быстро повернул назад.
— Не сердись на меня, — смиренно сказал я. — Мне нужно было успеть на автобус в пять часов, а будить тебя не хотелось. Пусть, думаю, еще поспит.
— Я встал, — мрачно заявил он. — То есть встал бы! Мне это нетрудно. Вы зайдете? — В голосе его слышались просьба и скрытая надежда.
— Ну, раз ты приглашаешь… — кивнул я.
Комната была далеко не так прибрана, как в прошлый раз. В кухонном углу стояла немытая посуда, на столе рядом с зачерствевшим куском хлеба початая банка сосисок, возле нее открытая баночка с горчицей. Тот, кто здесь обедал, не потрудился воспользоваться тарелкой. Перехватив мой взгляд, Лукаш покраснел. Подбежав к столу, поспешно начал прибирать.
— Садитесь, — предложил он, убирая со стола и пытаясь прикрыть грязные тарелки. — Я сварю вам кофе, или, может, хотите виски?
— Кофе, — попросил я. — Сегодня я за рулем.
Лукаш поставил на огонь кофейник. Вернувшись к столу, стянул испачканную скатерть и постелил две цветные салфетки. Я наблюдал, как усердно он хлопочет, чтобы мне было хорошо, и сердце у меня щемило. Этот маленький стойкий человечек еще более одинок, чем я. А ведь еще ребенок, двенадцати лет от роду. Ребенок, чьи родители затерялись бог знает в каких краях. И нет у него никого, кроме этой бабушки, которая явно больше заботится о своем американском старике, чем об этом детеныше без родины. Я разозлился на нее. Можно так долго оставлять без присмотра малыша в этакой глухомани?!
Лукаш поставил передо мной большую чашку и сахарницу.
— Я сварил вам покрепче, — сказал он. — Бабушка говорит, что я варю хороший кофе. — Усевшись напротив, он с тревогой выжидал, пока я отопью. Мальчик выглядел осунувшимся и каким-то запущенным — возможно, из-за своих длинных волос.
Отхлебнув кофе, я обжег себе язык и кивнул с видом знатока.
— А ты ничего не хочешь? — спросил я его. — Ты не голоден? — Он понял это как намек. Встал и принес сухари. Они крошились от сырости и, похоже, были обгрызены.
— Вот, возьмите, — предложил он. — Ничего другого у меня нет… то есть… — Он запнулся и опустил глаза.
— Лукаш, — строго спросил я, — а ты вообще что-нибудь ел?
— Да, конечно, — зачастил мальчик. — Консервов у меня тьма, вот только хлеб и молоко кончились. Бабушка вот-вот вернется.
— Она ведь уже должна быть?
— Ну да, должна…
— Часто она тебя оставляет вот так, одного? — спросил я с плохо скрытым возмущением.
Лукаш мгновенно понял, о чем я подумал.
— Она не оставляла меня здесь одного, — отрезал он. — Я ведь был с паном Эзехиашем.
Этого факта я не учел.
— Я думал, она тут же вернется, как только… Да вот…
— Но ведь бабушка, может, вообще не знает, что тут случилось! — прервал я его, удивляясь, как это мне не пришло в голову раньше.
— Ганка обещала, что позвонит ей. Собиралась меня отсюда увезти, но я к ним не захотел. — Лукаш придвинулся ко мне, словно собираясь доверить тайну. — Тем утром, когда вы отсюда уехали, приехал тот поручик. Спрашивал бабушку. — Мальчик в волнении еще ближе подался ко мне. — Он ее, конечно, арестовал, а теперь держит под замком. Вы не можете его спросить, что с ней? Бабушка ничего не сделала, ничего не знает, ее ведь тут даже и не было!
— Да, это похоже на правду… — невольно подумал я вслух. Острое мальчишеское плечико, прижавшееся к моему локтю, дрогнуло. Я опомнился. — Постой, я имел в виду другое, поручик, наверное, и вправду приезжал к бабушке, ведь пан Эзехиаш жил у вас! Он обязан был ее допросить. Она может знать что-нибудь важное, но под замком он ее не держит — это уж точно!
— Держит! — упрямо заявил Лукаш. — Полицейские всегда важных свидетелей держат взаперти, чтобы…
— Перестань! — прикрикнул я на него. — А я что же? Я ведь еще более важный свидетель, чем бабушка, а до сих пор на свободе.
— Да, а вы хитрый, — протянул он, но, похоже, я его немного убедил.
— А бабушка, значит, глупая?
— Вот уж нет, — рассеянно проговорил Лукаш. Потом снова встревоженно посмотрел на меня. — Тогда где же она, если уже все знает?
— Понятия не имею, — произнес я с каким-то неясным дурным предчувствием. — Послушай-ка, в прошлый раз ты говорил что-то… что вроде, ну, пан Эзехиаш был бы лучшим дедушкой, чем Фрэнк… Как получилось, что он жил у вас?
— Пан Эзехиаш хотел жениться на бабушке, — просто ответил мальчик. — Все думали, что Фрэнк умрет раньше, чем он.
Богатый Фрэнк, бедный дядюшка Луис, профессиональная невеста этих старых иммигрантов — все у меня в голове перемешалось. Я не понимал этой игры, где шли в расчет наследства, жизнь и смерть стариков, у одного из которых дни были сочтены, а он пережил другого.
— Они тебе об этом говорили? — спросил я Лукаша.
— Чего им мне говорить! Между собой обсуждали. Спорили, где мы потом будем жить. Фрэнк их отговаривал…
— А Фрэнк разве знал, что они хотят пожениться? — прервал я его. У меня окончательно ум за разум зашел.
— Ясное дело. Он говорил, что будет рад, если из его денег что-нибудь достанется и дяде Луису. А он. все завещает бабушке. — Мальчик говорил обо всех этих посмертных делах, словно растолковывал мне правила игры, в которой ничего не смыслил. Для него смерть была пустым звуком.
— Тогда от чего же Фрэнк их отговаривал?
— Чтобы не брали эту красную виллу. Он говорил, что это глупость — иметь два дома рядом, что…
— Виллу Дроздовых? Разве пан Эзехиаш и твоя бабушка хотели ее купить? — Меня будто молнией ударило. Сверкнуло, ослепило — и снова мрак.
— Бабушка — нет. Пан Эзехиаш.
Но ведь у Эзехиаша не было денег! А если б и так, то с какой стати он потратил бы их на покупку виллы рядом с домом своей будущей жены? Деньги Фрэнка достанутся ей. И как мог он ими так распорядиться, если и она, и живой еще Фрэнк были против? И тут я отметил еще одну заметную неувязку. Если все обстояло так, как говорит Лукаш, значит, пани Дроздова собиралась продать виллу собственному дяде. Но ведь Ганке деньги нужны были немедленно, чтобы заплатить взнос за кооперативную квартиру! Так что же все это значит? Ничего. Это что-нибудь да значило бы, умри насильственной смертью Куба, а не Эзехиаш.
— А когда пан Эзехиаш хотел купить виллу? — выпытывал я у Лукаша. — Когда умрет Фрэнк и бабушка получит наследство?
— Нет, сейчас. А бабушка сказала, что на нее он пусть не рассчитывает.
Так. Значит, поручик Павровский прав. Деньги были, и их нет. Я выглянул в окно, на улице нескончаемый дождь омывал мою машину. Все лило и лило, словно начался потоп, а у меня было такое чувство, будто я погрузился в воду уже по самую шею.
Матрона в белом, застиранном до желтизны халате, высунув голову из окошечка, как наседка из гнезда, закудахтала: