Страница 46 из 52
Традиция промысла не только в сохранении художественной тематики платочного рисунка, но и в самом производстве: за более чем двести лет существования промысла технология изготовления платка не сильно изменилась. Правда, трафареты в виде деревянных баклуш заменили многокрасочные машины, а вот кисейную бахрому до сих пор вяжут руками посадские мастерицы.
В коллекции нашла отражение и общность российской и белорусской культур: художница Валерия Фадеева, платок которой тоже участвует в этой коллекции, рассказала, что его название возникло уже после чёрно-белого исполнения основного узора, И вдруг по радио она услышала песню Ядвиги Поплавской и Александра Тихановича «Малиновка». Ассоциация не только помогла найти название, но и цветовую гамму для рисунка платка. Всего в коллекции около сотни различных изделий: платков, шалей и шарфов, изготовленных из натуральной шерстяной и шёлковой ткани: «Русь» Ирины Дадоновой, «Лето в Павлове» Татьяны Сухаревской, «Испанка» Виктора Зубрицкого, являющегося главным художником фабрики, и многие другие. Сама традиция называть платок появилась сравнительно недавно, лет десять назад, когда возникла идея выставочной деятельности и создания выездных коллекций. Последний раз «Наследие» выставлялось на фестивале «Славянский базар в Витебске», где художники уже получили свою порцию восхищения. Документальное подтверждение признания павловопосадским мастерам привезли прямо на фабрику: из рук заместителя Государственного секретаря – члена Постоянного Комитета Союзного государства Ивана Бамбизы они получили Специальные дипломы номинантов.
Ольга КУЗНЕЦОВА
Статья опубликована :
№34 (6335) (2011-08-31) 5
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Огнестрельное имя – Сергей
Портфель "ЛГ"
Огнестрельное имя – Сергей
Лариса ВАСИЛЬЕВА
В августе этого года ему исполнилось девяносто. И как не представляю себе Сергея Орлова отсутствующим в земной жизни, так и не вижу его согбенным, седым, беззубым старцем с палочкой. Думаю, со смертью были у него особые отношения: трижды она подходила к нему на фронте, в танке, и много раз на операционных столах, где его по частям собирали. Он ей не нравился? Как вообще он мог кому-то не нравиться? Не понимаю. Впрочем, у смерти свои законы и понятия. Она ведь всего лишь другая мера жизни, неслучайно в словах «смерть» и «мера» общая корневая система. И умер он не как все: сел в машину ехать куда-то – и улетел.
Сегодня среди тех, кто его помнит и понимает его значение, есть беспокойство: Орлова забывают, юбилей всенародно не отмечают, местные мероприятия в Белозерске, где он родился и рос, слишком скромны, всемогущее TV безмолвствует, а ведь Сергей Орлов, говоря гламурным языком, бриллиант чистой воды в короне российской поэзии второй половины ХХ века. Если сказать попроще, то Сергей Орлов – лирический поэт, обожжённый войной до состояния космических мироощущений. А ещё проще: он – гордость литературы. Забывшим его воздастся забвением.
В последнее время его иногда вспоминают рядом с Николаем Рубцовым по географическому признаку: оба родились в нынешней Вологодской области. На том общее кончается. Рубцов – поэт вологодской школы. Орлов – поэт военного поколения. Между ними и в творчестве пропасть, где, впрочем, нельзя пропасть ни тому, ни другому, ибо каждый на своём месте.
В юбилейные дни те, кто вспоминает Сергея Сергеевича Орлова, испытывают радость от причастности к чуду его личности и его лирики, а кто впервые, по чужим воспоминаниям и стихам самого Орлова, узнаёт человека и поэта, причащаются к тайне ушедшего времени, которая, как её ни замыливают пустозвонными словами, открывается всем, кто хочет видеть правду жизни, какой бы она ни была.
* * *
Шестьдесят пятый год. Декабрь. Туркмения. Дни декады русской культуры.
Обжигающее солнце. Мы сидим на гребне бархана. Я – в спасительной шапке. Он – с непокрытой головой. Ссоримся. Нет, пожалуй, спорим. Нет, всё-таки ссоримся.
– Ты эгоистка. В вашем поколении много таких. Дети мира. Почему ты не знаешь наизусть стихотворений фронтовиков? Почему я знаю твои? Или мы хуже пишем? Допустим, но ты должна знать их. Без нас не было бы и вас.
– Перестань… я знаю…
– Прочитай хоть одно. Нет, не моё. Кого-нибудь получше, посильней. Прочитай Дудина.
– Не хочу Дудина. Я твои люблю больше.
– Сравнила. Эх, ты!..
Мы сидим на гребне бархана, и я не думаю о том, что этот человек всего два часа назад впервые протянул мне свою изуродованную войной руку и сказал ровным глуховатым голосом:
– Сергей Орлов.
По какому праву говорю с ним как с равным или ровесником? Между нами не менее двадцати лет разницы. Никому я не известна, напечатала свои стихи в трёх всего-то столичных журналах, а он – знаменитый поэт, фронтовик, трижды горевший в танке, у него десятки книг, его по телевизору часто показывают. И сразу это «ты» – не интимное, не ласковое, а такое почти школьное, детское, грубоватое.
Там, внизу, под барханом, прикрытые брезентовым шатром, отдыхают и перекусывают Владимир Солоухин, Михаил Алексеев, Михаил Дудин, Ирина Снегова, Алим Кешоков. Наш хозяин, туркменский классик Берды Кербабаев, похожий на величественного барса, потчует их чаем – так называется заставленный яствами дастархан. Как попала я в это общество? «Генерал от литературы», директор бюро пропаганды Дмитрий Ефимович Ляшкевич, «взял в поездку на пробу, говорят, скромная, надо выдвигать молодёжь, куда от неё денешься».
Хороша скромница. Сижу на бархане с Орловым и «ты» ему говорю. Хоть бы шапку предложила: ведь человек войну прошёл, весь в шрамах.
– Серёжа, хочешь шапку?
Не слышит. Не обращает внимания. Доказывает, что лучший поэт сейчас в Ленинграде – Глеб Горбовский, у него своя сильная интонация. Не возражаю, почти согласная с ним.
Странное было «почти» между нами. Его вполне хватало, чтобы в ожесточении поругаться, доказывая друг другу нечто, с чем каждый и без того был согласен. Иногда мне казалось, что Сергей в разговорах со мной искал человека резко противоположных мнений, и, чувствуя это, я начинала «подыгрывать ему», «подбрасывать в печь дровишки». Печь пылала до тех пор, пока внезапно, на резком повороте он не обрывал себя и меня:
– Хватит. Поиграли. А теперь – что ты думаешь на самом деле?
Я думала похоже. И обоим становилось скучно.
Однажды свидетелем подобной «свары» стал Сергей Викулов. Слушая наши пререкания, он не проронил ни слова, а когда мы, приустав, смолкли, недоумённо протянул:
– Вот те на! А я-то думал, вы – друзья!
– Друзья, конечно. – Орлов взглянул на меня, поморщился: – Никогда не мог бы в неё влюбиться. Не понимаю тех, кто может. Она – свой парень.
Не знаю, была ли я в самом деле «свой парень». Это оттого, что он был такой, могла с первой минуты сказать ему «ты», «Серёжа». И спорить на бархане. Не была я равной ему – ни по возрасту, ни по положению в литературе, эти равенства вообще сомнительны. Высоты скромности и щедрости, чтобы понять другого и полюбить больше себя самого, вряд ли стремился достичь когда-либо деревенский паренёк, танкист, знаменитый поэт Сергей Орлов. Ему не нужно было ничего достигать. Природа слепила прекрасную форму и наполнила её богатым содержанием. Молодые фотографии Орлова – щекастое мальчишечье лицо. Не знала такого. Любила красоту обожжённую, шрамы и пятна на лбу, бороду, которой он хотел прикрыть следы ожогов, а создал с её помощью образ то ли романтического шкипера, то ли лукавого сатира.
5
/publication/218/