Имаджика

– Валяйте, рассказывайте, – согласился он.

– Не по телефону. Я вполне понимаю, что моя просьба могла показаться вам слегка неожиданной, но я умоляю вас прислушаться к ней.

– Я уже прислушался и говорю вам «нет». Я не желаю с вами встречаться.

– Даже для того, чтобы позлорадствовать?

– Это насчет чего?

– Насчет того, что я потерял ее, – сказал Эстабрук. – Она ушла от меня, мистер Захария, точно так же, как она ушла и от вас. Тридцать три дня назад. – Эта точность говорила о многом. Интересно, считает ли он часы? А может быть, и минуты? – Вам необязательно приходить ко мне домой, если вам этого не хочется. Собственно говоря, если быть до конца честным, мне и самому бы этого не очень-то хотелось.

Он говорил так, словно Миляга уже согласился с ним встретиться, что, впрочем, соответствовало действительности, хотя он до сих пор и не высказал этого вслух.

Разумеется, было жестоко вытаскивать из дома человека в таком возрасте в такой холодный день и заставлять его лезть на вершину холма, но жизненный опыт Миляги подсказывал ему, что надо доставлять себе маленькие удовольствия при каждом удобном случае. С Холма Парламента открывался прекрасный вид на Лондон, который не могла испортить даже облачная погода. Дул свежий ветер, и, как обычно в воскресенье, на холме собралась толпа любителей воздушных змеев. Их похожие на разноцветные свечки, игрушки парили в сумрачном зимнем небе. От ходьбы у Эстабрука перехватило дыхание, но, казалось, он был доволен, что Миляга выбрал именно это место.

– Я здесь уже лет сто не был. Сюда любила приходить моя первая жена, чтобы посмотреть на воздушных змеев.

Он вытащил из кармана фляжку с бренди и протянул ее Миляге. Тот отказался.

– Никак не могу согреться в последние дни. Одна из отрицательных сторон преклонного возраста. С положительными я познакомиться еще не успел. Вам сколько лет?

Вместо того чтобы признаться, что не знает, Миляга сказал:

– Почти сорок.

– Вы выглядите моложе своих лет. Собственно говоря, вы едва ли изменились с тех пор, как мы виделись в первый раз. Вы помните? На аукционе? Вы были с ней тогда. Я – нет. Огромная разница: с ней и без нее. В тот день я позавидовал вам так, как никогда не завидовал ни одному мужчине, просто потому, что она была рядом с вами. Позже, разумеется, мне доводилось видеть то же самое выражение на лицах других мужчин...

– Я пришел сюда не для того, чтобы все это выслушивать, – сказал Миляга.

– Да, я понимаю. Мне просто очень важно объяснить вам, каким сокровищем была она для меня. Годы, которые я провел вместе с ней, я считаю лучшими в своей жизни. Но, разумеется, лучшее не может длиться вечно, иначе какое же оно лучшее? – Он снова отхлебнул из фляжки. – Знаете, она никогда о вас не упоминала, – сказал он. – Я пытался спровоцировать ее на это, но она говорила, что выбросила вас из головы, забыла вас, что, разумеется, было неправдой...

– Ну почему же неправдой? Я готов в это поверить.

– Не верьте, – быстро сказал Эстабрук. – Вы были ее греховной тайной.

– Зачем вы пытаетесь польстить мне?

– Но это правда. Все это время, пока она была со мной, она любила вас. Поэтому мы и беседуем сейчас с вами. Потому что я знаю это, да и вы, скорее всего, тоже.

До сих пор они ни разу не упомянули ее по имени, словно из каких-то суеверных соображений. Она, женщина, абсолютная и невидимая сила. Это было лишь иллюзией, что они твердо стоят на земле. На самом деле они парили в небе, как воздушные змеи, и воспоминание о ней было той единственной ниточкой, которая привязывала их к реальности.

– Я совершил ужасный поступок, Джон, – сказал Эстабрук. Он снова поднес фляжку ко рту и сделал несколько больших глотков. – И теперь я ужасно об этом сожалею.

– Что такое?

– Можем мы немного отойти в сторонку? – сказал Эстабрук, косясь в сторону владельцев воздушных змеев, которые, впрочем, едва ли могли подслушать его слова, так как были, во-первых, слишком далеко, а во-вторых, слишком увлечены своим спортом. Но он почувствовал себя готовым поделиться своей тайной, лишь когда дистанция между их ушами и его признанием увеличилась вдвое. Но когда он все-таки решился, он сделал это просто и ясно. – Не знаю, что это на меня нашло, – сказал он, – но недавно я нанял человека для того, чтобы он убил ее.

– Что вы сделали?

– Мой поступок пугает вас?

– А вы как думали? Конечно!

– Видите ли, это высшая форма обожания – стремиться прекратить существование того, кого любишь, чтобы лишить его возможности продолжать жить без тебя. Это любовь высшего порядка.

– Это гнусное разъебайство!

– Да, вы правы, и это тоже. Но я не мог вынести... просто не мог вынести... саму мысль о том, что она жива и она не со мной... – Речь его стала путаться, слова тонули в слезах. – Она была так нежна со мной...

В это время Миляга думал о своем последнем разговоре с Юдит. Этот прерываемый помехами звонок из Нью-Йорка, цель которого так и осталась невыясненной. Знала ли она в тот момент, что ее жизни угрожает опасность? А если нет, то знает ли она сейчас? Он схватил Эстабрука за воротник пальто с той же силой, с которой страх сжал его сердце.

– Ты ведь не для того меня сюда притащил, чтобы сказать, что она мертва?

– Нет. Нет, – запротестовал он, не пытаясь высвободиться. – Я нанял этого человека, и я хочу остановить его...

– Так сделайте это, – сказал Миляга, отпуская пальто.

– Я не могу.

Эстабрук сунул руку в карман и извлек оттуда листок бумаги. Судя по его мятому виду, его сначала выбросили, а потом подобрали и расправили.

– Это я получил от человека, который нашел мне убийцу, – продолжил он. – Две ночи назад письмо было доставлено ко мне домой. Абсолютно очевидно, что он был пьян или одурманен наркотиками, когда писал это, но там указано, что в тот момент, когда я буду читать это письмо, он будет уже мертв. По всей видимости, так оно и есть. Он до сих пор не объявился. А он был моей единственной связующей нитью с убийцей.

– Где вы встретились с этим человеком?

– Он нашел меня.

– А с убийцей?

– Я виделся с ним где-то к югу от реки, точное место я не могу назвать. Было темно. Я был в растерянности. Кроме того, его уже там нет. Он уехал на ее поиски.

– Так предупредите ее.

– Я пытался. Она не стала разговаривать со мной. У нее сейчас новый любовник, и он так же ревнив, как и я в свое время. Мои письма, мои телеграммы отсылаются обратно нераспечатанными. Но он не сможет защитить ее. Этот человек, которого я нанял, его зовут Пай...

– Это что, кличка какая-нибудь?

– Я не знаю, – сказал Эстабрук. – Я не знаю ничего, кроме того, что я совершил нечто ужасное и вы должны помочь мне исправить положение. Вы должны. Этот парень по имени Пай, он смертельно опасен.

– А почему вы думаете, что она пойдет на контакт со мной?

– Гарантии, конечно, никакой. Но вы моложе меня и сильнее, а кроме того, у вас есть кое-какой... опыт по части преступной психологии. У вас больше шансов встать на пути между ней и Паем, чем у меня. Я дам вам деньги для убийцы. Вы сможете откупиться от него. Вам я заплачу, сколько скажете. Я богат. Предупредите ее, Захария, и убедите ее приехать домой. Я не вынесу, если ее смерть будет на моей совести.

– Поздновато вы об этом подумали.

– Я делаю все, чтобы предотвратить несчастье. Так что же, по рукам?

– Мне нужно письмо от человека, который свел вас с убийцей, – сказал Миляга.

– Это просто какой-то набор бессмысленностей, – сказал Эстабрук.

– Если он мертв и она тоже умрет – это письмо будет вещественным доказательством независимо от того, есть в нем смысл или нет. Давайте его сюда, или сделка не состоится.

Эстабрук засунул руку во внутренний карман, собираясь достать письмо, но, дотронувшись до него, он заколебался. Несмотря на все разговоры о чистой совести и о том, что Миляга призван спасти ее, ему ужасно не хотелось расставаться с письмом.