История Люси Голт

Каноник Кросби то и дело подмигивал, его рука по-дружески опустилась Ральфу на плечо, он восторженно кивал головой, и от всего этого кровь прилила у Ральфа к лицу, и, едва почувствовав, что краснеет, он стал краснеть все пуще и гуще. Во всем сказанном был какой-то второй смысл, в самом тоне, которым говорил каноник Кросби, в его молчаливом допущении, что Ральфу и хотелось бы кое в чем признаться, но, естественно, делать он этого сейчас не станет.

– Если найдется человек, с которым Люси Голт сможет пообщаться целое лето, так это будет чудо, просто чудо.

– Я и был там всего-то один раз.

– А как бы мы все возрадовались, услышав, что вы заехали туда опять! И как была бы рада – ну, конечно, я в этом совершенно уверен – сама Люси.

– Честно говоря, меня туда еще раз никто не приглашал.

– В наших краях, Ральф, принято приезжать в гости безо всяких там приглашений, просто постучать в дверь, когда найдет такой стих, и все тут. Уверяю вас, Ральф, здешний люд обращает на формальности куда меньше внимания, чем в графстве Вексфорд. Вы, должно быть, знакомы с настоятелем из Фернза?

– Боюсь, что нет.

– Ну вот, а я вам что говорил? Мы здесь народ простой. И ко всяческим церемониям относимся довольно просто. И в человеческих отношениях, – добавил каноник Кросби с внезапной суровой ноткой в голосе, – чопорности у нас места нет. Категорически.

– По правде сказать, – начал Ральф, – я не…

– Мальчик мой, ну конечно. Как я вас понимаю. И миссис Кросби тоже. Вам, случаем, не доводилось встречаться с мистером Салливаном?

– Салливаном?

– Из юридической конторы «Салливан и Педлоу»? Юридические и нотариальные услуги?

Ральф покачал головой.

– Мистер Салливан уже весь мир обыскал, пытаясь найти капитана Голта и его жену. А в их отсутствие он за всем присматривает. Присматривает за Люси Голт. В свое личное время, вне какой бы то ни было связи с официальными обязательствами, он взял на себя заботу, – заботу, Ральф, о том, чтобы Люси Голт было на что жить и чтобы жила она по возможности хорошо, заботу о ремонте и содержании этого старого дома, который уже давно похож скорее на казарму, чем на дом. Сделать, конечно, удается очень немногое, поскольку денег на это просто нет. Голты никогда особо не заботились о своем благосостоянии, из поколения в поколение: вы можете судить об этом по тем нескольким полям и небольшому стаду, которые у них остались. Но все это время Лахардан приносил пусть скромную, но все же прибыль, и удавалось это исключительно благодаря стараниям мистера Салливана. Я недавно сказал мистеру Салливану – нарочно остановил его на улице, чтобы это сказать, – что он хороший человек. А в ответ услышал, что ему не раз приходилось обедать в Лахардане, что не раз и не два – в те времена, когда там жил капитан и даже еще того раньше, – он оставался там ночевать, если ехать домой затемно уже не имело смысла. И всю свою глубокую человечность, Ральф, он склонен оправдывать всего лишь благодарностью за оказанное когда-то гостеприимство.

Ральф кивнул. Кожа на лице успела вернуть свой естественный цвет. Ему хотелось поскорее закончить этот разговор, но он не знал, как это сделать.

– А тут до ушей мистера Салливана, а затем и до моих доходит слух о том, что вы побывали в Лахардане. И мистер Салливан был положительно в восторге от этой новости, Ральф, так же как и мы с миссис Кросби. Мы даже вознесли благодарственную молитву. Самую искреннюю благодарственную молитву.

– Я тогда просто ошибся дорогой, не понял, что это подъездная аллея к дому.

– Ошибитесь дорогой еще раз, Ральф. Я вас умоляю, ошибитесь еще раз. Я умоляю вас составить компанию девушке, которой так недостает общения со сверстниками. Я вас умоляю не оставлять на полдороге начатого дела. Я самым искренним образом вас об этом прошу. Съездите еще раз в сей одинокий дом, Ральф.

Выдав этот многословный и велеречивый пассаж, каноник Кросби протянул Ральфу руку и пошел своей дорогой.

Когда пришла наконец весточка от Люси Голт, написана она была почерком до странного безукоризненным, где каждая черта и петелька, каждый росчерк и соединительная планка были на своем единственно верном месте. Это имя, которое Ральф лелеял про себя столь нежно и тайно, было выведено с тем же четким наклоном, что и прочие слова в письме. Вся поэзия мира была бы не в силах вместить той силы, с которой звучало скрытое в этом имени «да»; на сей счет Ральф был уверен. Вся поэзия мира не смогла бы отразить и капли той радости, с которой он вел свой обычный урок под густолистными ветвями бука.

– Давайте-ка мы сегодня просто почитаем, – улыбчиво сказал он утром того дня, когда пришло письмо, и стал читать вслух из «Дневника господина Никто»[19], пока Килдэр дремал, а Джек рисовал гаргулий.

Когда настало время чая и мальчики умчались по своим делам, письмо можно было снова достать, с роскошной неспешностью вынуть его из кармана, не торопясь развернуть, любуясь крапчатой тенью листвы на белой бумаге и синих линиях строк. Конверт лежал отдельно; теперь его тоже можно было изучить. Мольбы каноника Кросби, невысказанные пожелания Райалов больше не вступали в противоречие со свойственным Ральфу застенчивым упрямством. И в эти первые несколько часов, когда все вдруг переменилось, для счастья было довольно одной только возможности смотреть на эти несколько коротких фраз и на то, как она пишет собственное имя.

Прежде чем уехать навсегда, загляните попрощаться. Приезжайте к чаю. Конечно, если вам того хочется. Люси Голт.

И больше ничего, только адрес и дата под ним: 15 августа 1936 года.

5

В тот самый день, когда в квартиру над «Банком Ирландии» пришло письмо от Люси Голт, в армейском лагере, мимо которого во время вечерних прогулок часто проходил Ральф, появился новобранец. Перед дежурным офицером предстал высокий темноглазый человек с худым лицом и напряженностью во взгляде, которая как-то особенно обращала на себя внимание. У офицера сложилось ощущение, что этот человек чем-то серьезно встревожен, но поскольку медики признали его годным, поскольку он прошел обычное в таких случаях собеседование и был сочтен достойным носить военную форму, офицер поставил штемпель на документах, удостоверяющих его имя, возраст и положенный срок службы. В напечатанную на машинке анкету вкралась ошибка, фамилию написали неправильно, новобранец указал на это офицеру, тот дважды перечеркнул ошибочный вариант и написал правильный: Хорахан.

Затем на плац-параде этот новобранец как-то сразу оказался в одиночестве. Он огляделся вокруг: казармы, уборные, площадка для гандбола за высокой стеной, в углу отдыхают солдаты. Он пошел в армию в надежде, что военная дисциплина и шумный армейский коллективизм, боль в натруженных на марше ногах и здоровая усталость скорее исцелят его недуг, нежели одинокое по самой своей природе ремесло маляра или образ жизни станционного рабочего. Когда он сказал об этом матери, с которой жил до сих пор, она заплакала. Она уже успела привыкнуть к переменам, которые произошли с ним еще в те времена, когда он работал на вокзале. Несмотря на эти перемены – а может быть, даже и благодаря им, – он был хорошим сыном: аккуратный, опрятный, и с каждым годом все опрятнее и аккуратней. Когда ему ни с того ни с сего вдруг взбрело в голову пойти в армию, для нее это был такой удар, которого, наверное, она за всю жизнь не испытывала. Она боялась опасностей, которые постоянно подстерегают военного человека, и ей казалось, что ее сын к ним совсем не готов.

На плац-параде новобранец спросил у стоявших там солдат, как ему пройти к часовне. Они все курили, двигались эдак с ленцой, и у них у всех были расстегнуты верхние пуговицы на кителях. Они решили подшутить над новичком, в Лагере так встречали любого незнакомого человека, и отправили его не в ту сторону, так что, в конце концов, он оказался возле наполовину заполненной отбросами выгребной ямы. Над ямой роились мухи; между костями и консервными банками рылась черно-белая дворняга. Новобранец огляделся вокруг. Он был на самом краю Лагеря, возле забора из сетки-рабицы на металлических опорах; он повернулся и пошел той же дорогой обратно. Дорогу он больше спрашивать не стал, а сориентировался сам, издалека углядев черный деревянный крест на крыше часовни.

19

Поздневикторианский юмористический роман братьев Джорджа и Видона Гроссмитов, формально представляющий собой дневник клерка Чарлза Путера, графомана и сноба, то и дело попадающего в различные нелепые ситуации.