Шибуми

Понятие “шибуми” необыкновенно поразило воображение Николая. Никогда еще ни один идеал не производил на него такого сильного впечатления, не затрагивал так глубоко его сознания.

– А как человеку достигнуть шибуми, сэр?

– Человек не достигает шибуми, он его… открывает. Лишь очень немногие люди, обладающие высшей душевной утонченностью и изяществом, могут прийти к нему. Такие люди, как мой друг Отакэ-сан.

– Вы имеете в виду, что человек должен очень много и упорно учиться, прежде чем он достигнет этого?

– Я имею в виду, скорее, что он должен пройти через знание, чтобы достигнуть простоты.

С этой минуты главной и наивысшей целью Николая стало стремление прийти к шибуми, открыть его в себе; наполнить свою душу безбрежным, безграничным покоем. Это могло стать его призванием, делом всей его жизни, и этот путь был открыт для него, в то время как большинство других путей, по причинам его воспитания, образования и темперамента, оставались для него закрыты. Взращивая в своей душе ростки шибуми, он мог действовать незаметно, невидимо для других; он мог достигнуть высочайших вершин на этом пути, не привлекая к себе внимания и не вызывая ненависти и зависти деспотичной посредственности.

Кисикава-сан достал из-под чайного столика небольшой ларец из сандалового дерева, завернутый в простую гладкую ткань, и вложил его в руки Николаю.

– Это прощальный подарок, Никко. Так, пустяк. Николай молча наклонил голову в знак благодарности и бережно, с нежностью прижал к себе ларчик; он не стал изливать свои чувства в не нужных сейчас словах. Это был его первый сознательный поступок на пути к шибуми.

Несмотря на то что в эту последнюю их ночь, проведенную вместе, они проговорили допоздна, обсуждая смысл и значение шибуми, все его возможные воплощения и формы, дух этого понятия, его глубочайшая сущность все же осталась для них различной, они так до конца и не поняли друг друга. Для генерала шибумиозначало повиновение, покорность; для Николая – власть.

Оба они были в плену у своих представлений.

Николай отплыл в Японию на корабле, полном раненых солдат, возвращавшихся назад, к своим семьям, к наградам и пенсиям, к нелегкой жизни калек. Желтый ил, поднимавшийся со дна Янцзы, тянулся за кормой корабля целые мили, до самого устья, и только когда вода начала постепенно менять цвет и в желтовато-бурое месиво влилась свежая серовато-голубая струя, Николай развернул наконец кусок простой гладкой ткани, в которую был завернут прощальный подарок Кисикавы-сан. В хрупком ларце из сандалового дерева, обернутом в тонкую дорогую бумагу, для того чтобы предохранить его от возможных повреждений, находились две шкатулки “го ке” из черного лака, инкрустированные серебром в технике хейдатсу. На крышках шкатулок видны были изящные чайные домики, притулившиеся к скалом на берегах озер, едва вырисовывающихся в тумане, окутанных нежной, чуть клубящейся дымкой. В одной из шкатулок лежали черные камни ниджи из кишью. В другой – белые камни, сделанные из раковин моллюсков миядзаки, блестящие, на удивление прохладные на ощупь в любую погоду.

Небольшого роста, изящный молодой человек стоял у поручней старого, покрытого ржавчиной, грузового судна и, прикрыв глаза рукой, глядел, как внизу, от борта корабля до самого горизонта, вздымаются и опускаются гребни волн, в то время как внутренним своим взором он созерцал драгоценный подарок генерала – две лаковых шкатулки “го ке”, размышляя о них и о цели всей своей жизни – шибуми.Никто, глядя на него в этот момент, не мог бы подумать, что судьбою ему предназначено стать самым высокооплачиваемым политическим убийцей в мире.

ВАШИНГТОН

Помощник, сидевший на своем месте, перед дисплеем, в изнеможении откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул, с шумом выдыхая воздух; приподняв очки, он легонько потер маленькие красные пятнышки, оставшиеся на переносице.

– Что-то мне никак не удается получить от “Толстяка” достоверные сведения, сэр. При каждом вводе информации он выдает противоречивые, никак не согласующиеся друг с другом факты. Вы уверены, что он родился в Шанхае?

– Более или менее.

– Ладно, здесь об этом вообще нет ни слова. Если придерживаться хронологии, то первое упоминание о нем касается его жизни в Японии.

– Ну что ж, отлично. Начинайте прямо оттуда!

В голосе мистера Даймонда прозвучало нескрываемое раздражение, и Первый Помощник решил, что ему надо хоть как-то оправдаться.

– Это не так просто, как вы думаете, сэр. Тут-то и начинается всякая чертовщина. Взять хотя бы рубрику “Языки, на которых субъект говорит”. Тут мы имеем: русский, французский, китайский, немецкий, английский, японский и баскский. Баскский? Не похоже на правду, вероятно, это ошибка, как вы считаете?

– Здесь нет никакой ошибки.

– Баскский? Зачем он нужен? Какого черта человеку вообще учить баскский?

– Не знаю. Он выучил его в тюрьме.

– В тюрьме, сэр?

– Вы еще дойдете до этого. Он провел три года в одиночном заключении.

– Вы… вы удивительно хорошо знакомы с информацией о нем, сэр.

– Я следил за ним в течение многих лет.

Помощник хотел было спросить, чем этот Николай Хел заслужил особое внимание шефа, но передумал.

– Ну хорошо, сэр. Пусть будет баскский. А как вам вот это понравится? Первые сведения, которым можно верить, относятся к послевоенным годам; сразу после окончания войны он, как здесь сказано, работал в Оккупационных силах дешифровщиком и переводчиком. Если допустить, что он уехал из Шанхая именно в тот год, который здесь указан, получится, что шесть лет повисают в воздухе. Единственный лучик света, который “Толстяк” проливает на этот период, ничего не проясняет. Если верить ему, получается, что он провел эти шесть лет, изучая какую-то игру. Игра называется го – черт его знает, что это значит!

– Мне кажется, здесь все верно.

– Неужели такое может быть? Все эти годы в течение второй мировой войны он занимался изучением какой-то настольной игры?

Помощник покачал головой. Ему, как и “Толстяку”, становилось не по себе, когда он сталкивался с чем-то, не вытекавшим закономерно из цепи четких логических умозаключений. А можно ли представить себе что-нибудь более несовместимое с сухими и надежными понятиями логики, чем международный политический убийца, отмеченный сиреневой картой, который проводит пять или шесть лет (Боже милостивый! Они даже точно не знают, сколько!), изучая правила какой-то дурацкой игры!

ЯПОНИЯ

Почти пять лет Николай провел в доме Отакэ-сан; он был учеником и в то же время членом семьи. В Отакэ седьмого дана одновременно уживались два человека, две противоречивые личности; во время состязания он был хитер, коварен и чрезвычайно хладнокровен; все знали, что он безжалостно использует промахи противника, его неповоротливый ум, неумение действовать быстро и четко. Однако дома, в своем сумбурном, бестолковом быту, среди безалаберной обширной семьи, включавшей в себя, помимо его жены, отца и трех детей, обычно не меньше шести учеников, Отакэ-сан становился по-отечески заботливым, щедрым на ласку, готовым без конца шутить и дурачиться, к удовольствию своих детей и воспитанников. В доме никогда не было лишних денег, но так как жил Отакэ-сан в маленькой горной деревушке, где не было дорогостоящих развлечений, то никаких проблем не возникало. Когда деньги иссякали, семья жила скромно на оставшуюся небольшую сумму; когда появлялись вновь – тратила их свободно, не задумываясь.

Все дети Отакэ-сан обладали весьма заурядными способностями к го, и уровень их игры был довольно средний. А из учеников только в Николае счастливо соединились те необъяснимые, но необходимые свойства, которые отличают игрока высокого класса: дар мыслить отвлеченно, постигая и рассчитывая абстрактные, потенциальные возможности – свои и соперника; математическое и в то же время поэтическое восприятие действительности, логика в соединении с чувством, в лучах которой безграничный хаос возможных ходов и перемещений как бы кристаллизуется под влиянием интенсивной сосредоточенности в четкие геометрические соцветия; умение безжалостно наносить удары, используя малейшую слабость противника.