Бросок на Альбион

Он побеждал их с завидным упорством, закладывая на острове основы нового государства. Он был нормандцем и все делал для нормандцев. Однажды ему передали слова сакса, отчаявшегося найти правосудие: «Эти чужестранцы взаимно поддерживают друг друга, составляют между собой тесный союз, плотно примыкая один к другому, как чешуи на теле дракона». Сказанное саксом радовало Вильгельма. Он понимал, что только сплотившись в единую массу преданных друг другу людей, нормандцы смогут одержать полную победу.

Победа была близка. Но новые враги появились у Вильгельма, неожиданные враги. Герой битвы на Сенлаке, единоутробный брат короля Англии, епископ Эд, все чаще стал высказывать свое недовольство, пришлось посадить его в темницу. Старший сын Роберт, управляя Нормандией, пытался проводить независимую от отца политику. Его сепаратистские настроения приводили Вильгельма в бешенство. Разлад с сыном был неизбежен. Семью «держала» мать – Матильда. Ее любили, уважали сыновья и Вильгельм. Но она умерла.

Вильгельм тяжело перенес смерть жены и самого верного друга, первый раз за многие годы вновь почувствовав себя одиноким. Это грустное состояние часто испытывал он в детстве, особенно после разговоров с Эдуардом. Женитьба на Матильде Фландрской развеяла тоску. Теперь, когда ему было уже за пятьдесят, он вновь стал вспоминать себя мальчонкой во дворе короля Генриха I.

Но дела и годы бежали друг за другом, жизнь ставила перед королем Англии проблему за проблемой. В середине 80-х годов ему удалось избежать столкновения с окрепнувшей Данией. В 1086 году, замыслив крупную реорганизацию в государстве, Вильгельм провел перепись населения – первую в жизни острова. «Книгой Страшного Суда» назвали люди книгу, в которой были зафиксированы результаты переписи. Никто в точности не знал, что же задумал Вильгельм, а он через несколько месяцев выехал в Нормандию. Там его ждали несколько дел. Там не ждал его сын Роберт, с которым разругался отец окончательно.

СЧАСТЬЕ ВИЛЬГЕЛЬМА

«Надо хотеть жить и уметь умирать».

«В самых великих душах и в самых блестящих умах в большинстве случаев возникает жажда магистратур, империй, могущества, славы».

В Руане была мягкая осень 1087 года. Вильгельм I, король Англии, человек очень высокого роста и очень тучный, лежал в постели, с покорностью благовоспитанного ребенка принимал лекарства, выслушивал доклады и чувствовал себя великолепно. Доктора клялись ему, что через три-четыре недели он сбросит вес, помолодеет, взбодрится, и он верил им. Шел ему шестидесятый год. В жизни он сделал все, о чем мечтал. В какой-то момент дела увлекли его так, что он забыл о природной склонности своего организма набирать до бесконечности вес, толстеть. Вспомнил он внезапно: как-то глянул на себя в зеркало и ахнул:

– Странно!

– Что встревожило тебя? – спросил Гильом, средний сын.

– Как я потолстел! – Вильгельм развел руками: о таком огромном животе он никогда вроде бы не мечтал.

– Тебе не раз говорили врачи, чтобы ты ел меньше, следил за своим весом, за своим здоровьем.

– Когда они мне такое говорили?

– Очень часто. Особенно на пирах и званых обедах.

Вильгельм вздохнул, сын понял его, успокоил:

– Поедем в Нормандию. Там осенью хорошо. Отдохнешь, полечишься…

– Разве я устал, чтобы отдыхать? Разве я больной, чтобы лечиться? – в голосе короля послышались стальные нотки, но сын знал, как сбить нарастающее недовольство отца.

– Разве загнанный конь может восстановить силы? – спросил он. – Разве хуже тебе было семь лет назад, когда ты попил лекарства, похудел? И потом ты давно мечтал заняться графством Вексенским.

– Это – так, – согласился Вильгельм, и уже через три дня они были в Руане, в родовом замке.

Лежать в постели ему было приятно, как и любому слишком тучному человеку, но ничего не есть целыми днями он не мог, он не привык. Первые несколько дней строгого лечения сильно притомили его, он чуть было не бросил все и не отправился к королю Франции Филиппу I по делам графства Вексенского, расположенного между реками Эптой и Оазой. Эту территорию, со времен Хрольва Пешехода принадлежавшую повелителям Руана, король Франции Генрих I присоединил к своему государству, когда Роберт Дьявол пошел в Иерусалим, оставив сына Вильгельма в Париже. Генрих не жалел денег и времени на воспитание и образование мальчика, но … графство Вексенское все же оценивалось даже по самым скромным подсчетам гораздо дороже затраченных на Вильгельма средств.

Несколько раз дюк Нормандии поднимал этот вопрос, повелители Парижа (Генрих, затем правительница Анна дочь Ярицлейва, а потом и ее сын Филипп) под всякими благовидными предлогами увиливали от решения Вексенской проблемы. Это раздражало Вильгельма, но дела на Альбионе не позволяли ему вплотную заняться графством.

Теперь пришло время. Вильгельм пил лекарства, писал Филиппу послания, чувствовал, как уменьшается день ото дня его большой живот. Великое дело – отдых! Лежишь в постели, диктуешь послания королю Франции, читаешь его уклончивые ответы, иногда принимаешь, по настроению, конечно же, послов, баронов и слуг. Вроде бы ничего больше не делаешь, а на душе хорошо. Только в эту осень Вильгельм понял, что отдых – неплохое занятие, и даже пожалел, что раньше не пришел к столь полезной и приятной мысли. Ничего не скажешь, хорошо отдыхать. Там, в Англии, жизнь идет своим чередом по той колее, на которую он, Вильгельм Отдыхающий, ее поставил. Здесь, в Нормандии, тоже все заняты делом: собирают урожай, готовятся к свадьбам, строят дома, замки и крепости, куют украшения, плуги и мечи, торгуют, кто чем может. Какая хорошая жизнь у короля Отдыхающего!

Письма Вильгельм читал по утрам, проглотив очередную порцию лекарств, к горьковатому вкусу которых он уже стал привыкать. Филипп I, видимо, тоже любил работать по утрам, когда мудренее: у того и другого монарха был один и тот же настрой в строках, в мыслях. Полушутливый – но с намеками; уклончивый – но упрямый, добродушный – но с явным подтекстом, в котором чувствовалась уверенность и сила того и другого монарха. То была игра двух умных людей, прекрасно знающих себе цену, не имеющих никакого желания продешевить. Нельзя сказать, что они плохо относились друг к другу. Они были монархами двух соседних государств, этим все сказано.

Недели две они переписывались, пока Вильгельм I не заметил, что он начинает проигрывать словесный бой. В посланиях Филиппа I появилась слишком заметная спесь, гордость. Король Англии, не желая прерывать курс лечения (живот-то, как казалось ему и всем приближенным к его животу, таял на глазах!) относился к этой перемене спокойно. Он ждал, пока совсем опадет живот.

Филипп I тоже не торопился, прекрасно понимая, что у Вильгельма в любую минуту могут появиться более важные и срочные дела на Альбионе. Он с улыбкой читал письма, отвечал на них. Время осеннее медленно катилось к зиме. И вдруг, в одно прекрасное утро, король Франции расхрабрился. Захотелось ему позлить залежавшегося в своей берлоге зверя. Он прочитал очередное письмо Вильгельма I, вышел в тронный зал, где с видимым нетерпением ожидали его разные люди, и громко, чтобы слышали все, сказал, небрежно помахивая посланием короля Англии:

– Как долго не разрешится от бремени наш толстый друг Вильгельм Незаконнорожденный. Пора бы! Пора! Будет большой праздник, когда он встанет.

Раздался подобострастный хохот. Французы, уже в те века отличавшиеся тягой к худобе, смеялись раскованно и зло, и даже те смеялись громко и ехидно, у которых животы были явно не французского покроя. Этот яростный хохот не понравился бы ни одному толстому человеку на земле. В самом деле, над чем смеетесь?! Над своими костями, слегка обтянутыми кожей?