Страница 70 из 114
Человеком, которого я убил, был мой старший брат. Впрочем, старшинство его в достаточной степени условно. Мы с ним близнецы, и на свет появились, можно сказать, одновременно.
Его призрак и поныне неотступно преследует меня. По ночам он тяжелой гирей наваливается мне на грудь и душит, а среди бела дня то появляется где-нибудь в комнате, и смотрит на меня с неописуемой ненавистью, то заглядывает в окно и страшно ухмыляется, обдавая меня леденящим душу презрением.
Самое ужасное состоит в том, что мы с братом были похожи друг на друга, как две капли воды. Еще задолго до того, как я очутился в этой камере смертников, на другой день после совершенного мною убийства с ограблением, мне стал являться его призрак. Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю, что все последующие события — и то, что я совершил второе убийство, и то, что столь виртуозно задуманное мною преступление оказалось раскрытым, — свершилось по воле его мстительного духа.
Убив брата, я начал бояться зеркал. И не только, кстати, зеркал — любая поверхность, способная отражать предметы, внушала мне ужас. В собственном доме я постарался избавиться от всех зеркал и стеклянной утвари. Но и это не помогло: достаточно было выйти на улицу, чтобы увидеть вокруг себя множество поблескивающих в глубине магазинов зеркал. Чем упорнее я пытался не смотреть на них, тем сильнее притягивали они мой взгляд. И всякий раз оттуда на меня глядели налитые ненавистью глаза брата, хотя я и прекрасно отдавал себе отчет, что это всего только мое собственное изображение.
Однажды, проходя мимо лавки, торгующей зеркалами, я чуть было не лишился чувств — не одно, а сотни одинаковых лиц, в каждом из которых я узнавал брата, повернулись в мою сторону, вперев в меня тысячи глаз, налитых страшной злобностью.
Но как ни преследовали меня эти жуткие видения, на первых порах я не падал духом. Меня поддерживала самонадеянная уверенность, что преступление, столь великолепно, как мне в то время казалось, задуманное и осуществленное, никогда не будет раскрыто. К тому же, у меня появилось множество новых забот, не оставляющих времени для пустых и неоправданных, как мне тогда казалось, страхов. Однако, как только я оказался в тюрьме, все резко изменилось. Пользуясь однообразием и беспросветностью моего здешнего существования, дух убитого брата-близнеца полностью завладел мною, а после того, как Окружной суд признал меня виновным и мне был вынесен смертный приговор, наваждение стало совершенно невыносимым.
В камере, как вы, мистер Купер, наверняка знаете, нет зеркала, и каждый раз, когда мне приносят его, чтобы я побрился, или когда попадаю в баню, я неизменно вижу в воде лицо брата. Даже в миске с супом мне чудится его ненавидящий взгляд. Все, что хоть каким-то образом отражает свет — посуда, металлические предметы, даже пряжка на ремне полицейского надзирателя — являет мне его образ, то гротескно увеличенный, то совсем крошечный. Когда сквозь тюремное оконце в камеру пробиваются солнечные лучи, я пугаюсь своей же тени. Дело дошло до того, что даже вид собственного тела стал внушать мне ужас, мы ведь с братом и сложены были одинаково, вплоть до мельчайших складочек и черточек.
Чем терпеть эти невыносимые страдания, лучше умереть. Нет, мистер Купер, не подумайте, я нисколько не боюсь электрического стула. Наоборот, я жду его с нетерпением. Мне уже обрили голову для подключения электродов, и я знаю, что с обритой головой надеяться не на что. Но мне хочется встретить свой смертный час со спокойной совестью. Перед смертью я должен заслужить прощение убиенного брата. Или, на худой конец — хотя бы избавиться от душевных мук, от постоянной необходимости бояться его призрака. А достичь этого можно только одним способом — чистосердечным признанием в содеянном.
Дорогой мистер Купер, не сочтите за труд, прочитав это письмо, рассказать обо всем судье и присяжным, а также сообщить моей жене. Я плохо знаю Вас, но вы почему-то производите на меня впечатление очень порядочного человека. Я уверен, что вы не откажете мне в этом.
А теперь я поведаю вам о своем преступлении.
Как я уже написал, мы с братом были близнецами. Если не считать одной-единственной родинки у меня на бедре, по которой нас различали родители, мы были полнейшим подобием друг друга. Я думаю, что даже количество волос у нас на голове, если кому-нибудь и вздумалось их пересчитать, совпало бы до последнего волоска.
Это-то абсолютное сходство и натолкнуло меня на мысль о преступлении.
И вот, в один прекрасный день я задумал убить своего брата. Скажу прямо, ненавидеть его у меня никаких особых причин не было. Правда, если не считать снедавшей меня зависти: по праву старшего брата и наследника он получил от родителей огромное состояние, не идущее в сравнение с теми жалкими крохами, что достались мне. В довершение ко всему девушка, которую я любил, стала не моей, а его женой — к этому ее принудили ее родители, польстившись на богатство и положение брата. Я завидовал ему, хотя и хорошо понимал, что мой брат передо мной ни в чем не виноват. Если уже и следовало кого-нибудь винить, то только наших родителей, которые щедро одарили одного сына и обделили другого. Что же касается женитьбы брата, то он, судя по всему, даже не догадывался, что его невеста в свое время была моей возлюбленной.
Мистер Купер, я иногда думаю, что, окажись на моем месте кто-нибудь другой, ничего дурного и не случилось бы. Но, на свою беду, я уродился человеком достаточно ничтожным и к тому же совершенно не умеющим обращаться с деньгами. Главное же — в моей жизни не было определенной цели. Дешевый прожигатель жизни, я заботился только о том, как извлечь побольше удовольствий сегодня, а о том, что меня может ждать завтра, даже не задумывался. Вполне возможно, что это было своеобразной реакцией на отчаяние, охватившее меня, когда я понял, что все богатства и любимая девушка достались другому. Что касается моей доли в наследстве, то, хотя она и составляла достаточную сумму, чтобы вести достойный образ жизни, я быстро истратил все.
Мне не оставалось ничего другого, как просить денег у брата. Видя, что моим просьбам не будет конца, что я злоупотребляю его щедростью, брат перестал ссужать меня деньгами и, в конце концов, недвусмысленно дал понять, что я не в праве рассчитывать на его помощь, пока не изменю своих пагубных привычек.
И вот однажды, когда я в очередной раз возвращался от него несолоно хлебавши, в моей голове мелькнула страшная мысль. Она показалась мне настолько чудовищной, что я содрогнулся и постарался как можно быстрее выбросить ее из головы. Но шло время, и постепенно мысль эта переставала мне казаться такой страшной: если действовать решительно и при этом осторожно, думал я тогда, можно без особого риска вернуть себе и деньги, и возлюбленную. Несколько дней я тщательно взвешивал все «за» и «против» и, наконец, почувствовал, что готов к осуществлению этого воистину дьявольского замысла.
Повторяю вам, мистер Купер, мой брат ничем не заслужил моей ненависти. Прирожденный эгоист, я хотел лишь любой ценой обрести богатство и благополучие, Однако я оказался — как теперь понимаю — не только эгоистом, но и порядочным трусом, так что, если бы осуществление задуманного было чревато для меня хотя бы малейшей опасностью, я ни под каким бы видом не пошел на это. Но в том-то и дело, что мой план начисто исключал какой-либо риск. Во всяком случае, мне так казалось.
Итак, мистер Купер, я приступил к осуществлению своего замысла. Для начала я взял себе за правило чаще бывать в доме брата, стараясь примечать и запоминать все подробности, вплоть до мельчайших, связанных с повседневным бытом его семьи. Я не упускал из виду ни единой мелочи и со временем настолько в этом преуспел, что знал даже, как именно и куда мой брат вешает полотенце после купания и автомобильное масло какой именно фирмы предпочитает.
Через месяц с небольшим подготовительная работа была завершена, и тогда, улучив момент, я сообщил своему брату о намерении отправиться на заработки на Аляску — я даже показал ему газетную вырезку, где одна фирма, вербуя рабочих, обещала хороший заработок. Поскольку я был холостяком, то эта внезапная затея не могла показаться ему ни подозрительной, ни сумасбродной. Брат мой, более того, остался очень доволен тем, что я, наконец, решил остепениться, хотя мне, грешным делом, показалось, что в нем скорее говорила радость избавления от обузы. Как бы то ни было, на прощание он оставил мне что-то около десяти тысяч долларов на первые расходы.