Страница 14 из 114
«Сейчас этот норвежский перец начнет рассказывать мне обо всех достопримечательностях, — с отчаянием подумал Хорн. — Надо скорее закругляться…»
Когда подписи, наконец, были поставлены, и бизнесмены, согласно негласному правилу, пожали друг другу руки, Бенжамин как бы между делом поинтересовался:— Скажите, мистер Андерсен, а как там у вас… в Европе… После подписания таких документов… В общем, мне интересно, у вас принято это как-нибудь отмечать?..
Андерсен улыбнулся. — Еще как!.. И не только после, но и до!
«И зачем я это спросил, — подумал Хорн, явственно ощущая исходящий от партнера аромат „Джонни Уокера“, — и так понятно…»
Встав из-за стола, Хорн с полуулыбкой подошел к Андерсену и, по-дружески приобняв его, произнес:— Ну, а теперь будем веселиться… — он кивнул в сторону двери, за которыми начинался коридор, ведущий в то самое крыло, где находились номера с девочками. — Прошу вас, мистер Андерсен…
Глава 34
Беседа Дэйла Купера и Гарри Трумена о снах и сновидениях. — Телефонный разговор между Хэнком Дженнингсом и Бенжамином Хорном. — Энди Брендон готовится к семейной жизни.
За эти несколько дней Гарри Трумен и Дэйл Купер сблизились настолько, что шерифу порой начинало казаться, что знаком с агентом ФБР очень и очень давно — чуть ли не с самого рождения. Во всяком случае, в отсутствие Купера Трумен начинал скучать — его скуку не могли развеять ни болтовня Люси Моран о последних городских происшествиях, ни даже ее кулинарное искусство. В таких случаях, Трумен, быстренько собравшись, поручал текущие дела Томми Хоггу и ехал в номер «Флауэра». Дэйл то ли в шутку, то ли серьезно сказал по этому поводу: «Мы с тобой как Шерлок Холмс и доктор Ватсон — классическая пара сыщиков, где один не мыслится без другого…» Трумен, прекрасно поняв, что под доктором Ватсоном агент ФБР подразумевает его, только промолчал. Впрочем, за время короткого пребывания Купера в Твин Пиксе все честолюбивые замыслы Трумена и его желание во что бы то ни стало прославиться как-то сами по себе улетучились.
С Купером можно было говорить обо всем на свете и в то же время ни о чем — о нефтепромыслах в Техасе, о выборах последнего Президента, о внешней политике на Ближнем Востоке, о свиноводстве, об эмиграционной политике и о последних моделях «феррари» — Дэйл разбирался абсолютно во всем, о чем бы его ни спрашивали. Гарри, испытывавший в определенной степени дефицит общения, с удовольствием нашел в заезжем агенте ФБР внимательного собеседника.
Однажды речь зашла о снах — Дэйл, кстати, рассказал Трумену о своих странных видениях. Гарри, как человек рациональный и практичный, отнесся к рассказу Дэйла весьма скептически — сны и видения не принадлежали к категории доказательств и свидетельских показаний и по этой причине не могли фигурировать в документах в качестве серьезного юридического аргумента. — Очень зря, — сказал Дэйл. — Очень даже напрасно. — Почему? — насторожился Гарри.
Дэйл, поднявшись со стула и пройдясь по комнате, — беседа проходила в гостиничном номере, — набрал в легкие побольше воздуха (Трумен понял, что рассказ предстоит долгий) и, подойдя к окну, начал свое повествование:— Прежде, Гарри, я не обращал на сны почти никакого внимания… Ну, спится и снится, как говорила одна моя далекая родственница из Нью-Йорка… Я даже презирал сны и все, что с ними связано. Может быть, скорее из прихоти, а не потому, что этого заслуживали те или иные сновидения. Я не доверял снам, как чему-то обманчивому, манящему своей поверхностной глубиной, а на деле оказывающемуся всего только абсурдной, мутной, начисто лишенной смысла, игрой. Я с необычайным презрением относился ко всем, кто верит в сны, кто верит, что из сновидений можно извлечь какой-то смысл, наставление, предостережение или истину. Я всегда потешался с шарлатанских пояснений фрейдистов, вроде этого вашего доктора Джакоби… — Купер, обернувшись к Гарри, сделал несколько шагов к тумбочке и, открыв стоявший на ней термос, налил в чашечку кофе и сделал несколько небольших глотков. — Я испытывал отвращение ко сну; отвращение, подобное тому, которое внушает болото, подернутое прелой ряской… Гарри, именно такие ассоциации у меня возникали: черная, лоснящаяся вода подземного водоема; сумрачное место, в котором вас подстерегают страшные, уродливые твари и многочисленные опасности, невидимые вашему взору… Я сравнивал сон — правда, скорее инстинктивно, чем осмысленно, — со средневековьем. С тем жутким и одержимым средневековьем, которое даже в самом ясном и счастливом сне не в состоянии разродиться большим, чем какая-нибудь готика. Я воспринимал возобновление снов во время моего ежедневного сна как периодический и обязательный возврат в средние века, как периодический приговор к чему-то ужасному: темноте, пустоте, абсурду… А главное — я отказывался признать глубину сна, его черную глубину. Я, который всегда искал глубину в ясности и превращал тайны в сверкающую игру. Сны, и все, что с ними связано, занимали меня настолько мало, что я вообще перестал о них думать и в конце концов вовсе о них забыл. И хотя я знал, что сна без сновидений не бывает, я жил как человек, который никогда не спит, а только перекидывает своеобразный мостик из ничего между одной явью и другой…
Трумен несмело прервал рассказчика. — А что же теперь?.. Дэйл, скажи, теперь ты веришь в сновидения?..
Купер вновь отошел к окну. — Теперь, — после непродолжительной паузы произнес он, — теперь, Гарри, мои сны пробуждаются, они во многом противостоят бденной жизни, обращают на себя внимание. Они, Гарри, наступают на меня и пользуются моей немотой, чтобы занять господствующее положение в этом моем молчании… Мои сны, Гарри, охраняют меня, словно почетный караул. Мои сны разнообразны: случается, они являются мне в виде высоченных конических персонажей, очень выразительных и разговорчивых; случается, они лишены и лица, и дара речи. Раз от разу они становятся все радушнее, все убедительнее, в их манерах нет и тени навязчивости; они ведут себя исключительно по-дружески. Да, Гарри, теперь я уже с нетерпением жду мои сны, жажду их, не могу без них.
Трумен, затаив дыхание, слушал рассказ Купера. — Дэйл, а что все это значит?
Дэйл опустился в кресло. — Сны, которых раньше я так старательно избегал, которые порой с такой легкостью отгонял от себя, теперь нежно льнут ко мне и с любовью напоминают о себе… Гарри, ты не поверишь, но иногда бывает, что и во сне я вижу сон… У тебя случается что-нибудь подобное?.. — Купер вопросительно посмотрел на шерифа.
Тот как-то неопределенно пожал плечами. — Я вообще очень редко вижу сны, Дэйл, — ответил он.
Дэйл с нескрываемым сочувствием посмотрел на него и продолжил:— Чтобы понимать сны, нужно свыкнуться с мыслью, что не всегда шкала ценностей и значений жизни наяву соответствует той же шкале ценностей сна. Наоборот: во сне эта шкала зачастую оказывается совершенно иной. Чтобы понимать сны, нужно допускать, что во сне «А» может и не быть первой буквы алфавита, а дважды два не обязательно дает в сумме четыре. Чтобы понимать сны, Гарри, нужно уважать… — Дэйл запнулся, подыскивая нужное определение, — как бы это поточней выразиться… уважать самостоятельность снов, нужно научиться особой азбуке снов; точно так же, как нужно выучить какой-нибудь язык, чтобы научиться на нем читать. Чтобы понимать сны, Гарри, мы должны принять их собственные ценности и значения. Нужно, кроме всего прочего, уважать независимость сна. Чтобы понимать сны, — Купер сделал какой-то жест, значения которого Трумен так и не понял, — мы не должны привносить в сон наш разум, но давать возможность сну привнести в нас свой. Чтобы понимать сны, нужно очистить их от всего, что не входит в их собственное знание — я достаточно понятно объясняю, Гарри?..
Трумен, который понимал не более половины из монолога Дэйла, тем не менее утвердительно кивнул. — Да… — …а является как бы осколком нашего собственного знания, но ошибке перешедшего в сон. Чтобы понимать сны, — Куперу почему-то очень понравился этот рефрен, — нужно отказаться понимать сны… Воспоминание бденной жизни, переходящее в сон, суть примеси сна, некая мимикрия сна. Загадки сна, однако, не в этом, или не только в этом. Не в этом подлинный смысл. Ты, наверное, спросишь — «каковы исконные воспоминания сна?» Я отвечу: у языка может быть двойное значение — одно для жизни, а другое — для сновидений. Впрочем, это слишком примитивное предположение. К тому же, оно противоречит мысли, в которой я утверждаюсь все больше и больше, что во сне все исконно а, значит, и язык или языки, на которых говорят его персонажи…