Побег

— Я в этом уверен. И поэтому вы здесь, да? Но подождите... — Он показал рукой. — Вот, по-моему, человек, который вас знает.

Человек этот только что вышел из одного из домов. Он было намного выше шести футов, наверное дюймов на пять или шесть. И его обычный вес, должно быть, составлял — наверняка составлял! — не менее двухсот пятидесяти фунтов. Но в своем нынешнем состоянии в нем едва ли было больше трети от этого веса.

Его глаза были огромными на его лишенном плоти лице скелета. Его шея была не толще, чем запястье Дока. Казалось невероятным, что он все еще жив; но, конечно, в королевстве Эль Рея очень здоровый климат и многие люди доживают до ста лет и более.

Он, пошатываясь, побрел к Доку, беззвучно шевеля губами, настолько он ослабел. Своим беспомощным молчанием, преувеличенной медлительностью движений он напоминал человека, находящегося во власти какого-то мучительного кошмара.

— Пэт, — проговорил Док мучительным шепотом. — Пэт Ганглони. — Он невольно отшатнулся от призрака; а потом, собравшись с духом, заставил себя шагнуть вперед и заключил Ганглони в объятия. — Все в порядке, Пэт. Не бери в голову, мальчик. Теперь у тебя все будет нормально. — Он похлопал скелет по плечам, и Ганглони тихо заплакал.

Карабинер наблюдал за ними с непривычным для него сочувствием во взгляде.

— Прискорбный случай, — пробормотал он. — Да, уж очень прискорбный. Он не в состоянии уйти сам. Он пробыл здесь уже гораздо дольше, чем многие.

— Это к делу не относится! — Док зло повернулся к нему. — Вы можете раздобыть мне машину — такси? Что-нибудь, на чем можно увезти его отсюда?

— Ну-у да. На это уйдет немного времени, но я могу это сделать.

— Ну так сделайте это! Давайте!

— Прошу прощения, сеньор! — Карабинер не двинулся с места. — Вы сказали, что хотели бы увезти его отсюда. Отсюда — куда?

— Куда? Да к себе домой, естественно! Куда-нибудь, где я смогу о нем позаботиться. Снова поставить его на ноги.

— А потом, сеньор?

— Потом?

— Вы и дальше будете его содержать?

— Ну, гм... — Док немного помедлил. — Ну да, конечно. Наверное, так. Я хочу сказать... гм...

— От вас этого потребуют, сеньор. До тех пор, пока вы будете в состоянии обеспечивать себя самого. В противном случае это было бы лишено смысла. Настолько жестоко, бесчеловечно, как вы только что сказали.

Ганглони стала бить неудержимая дрожь. Он не мог говорить, но он все слышал; подобно человеку, находящемуся во власти кошмара, он знал, что происходит. Док сделал слабую попытку высвободиться, и руки скелета обхватили его крепче.

— Он — хороший друг, да? Вы многим ему обязаны? — Карабинер был само сочувствие. — Я могу это понять. В этом человеке, я бы сказал, есть внутреннее изящество. Он — человек убеждений, принципов, возможно искаженных и перевернутых, но...

Док резко освободился из объятий Ганглони, попятился по булыжной мостовой, морщась и виновато бормоча:

— Я... я вернусь позже. Я... вы понимаете? Кое-что улажу вначале. П-поговорю со своей женой. Уверен, что она не станет возражать, н-но... но вы знаете. Я имею в виду — знаете, что это за народ — женщины. Я — я... Пэт! Не смотри на меня так! Не... — Он повернулся и пустился бежать.

А голос карабинера преследовал его, доносимый внезапно похолодевшим бризом:

— Хаста ла виста, сеньор. До встречи.

Вы говорите себе, что это скверный сон. Вы говорите себе, что вы умерли — вы, а не другие — и проснулись в аду. Но вы все прекрасно понимаете. Вы все прекрасно понимаете. У снов, бывает конец, а этот не заканчивается. К тому же, когда люди умирают, они мертвые — кому, как не вам, об этом знать?

Эль Рей делает лишь то, что должен. Его заповедник для преступников значительно усовершенствован по сравнению с многими другими. Он не убивает вас за вашу добычу. Он дает вам за ваши деньги нечто равноценное. Он держит первоклассное заведение, и он был бы не в состоянии этого делать, если бы вам позволили скаредничать. Он также не может позволить вам засиживаться, когда ваши деньги закончились. Если он позволит, то не останется места для вновь прибывающих; и, когда вам позволят скапливаться, вы и вам подобные вскоре захватите бразды правления в свои руки. Вы окажетесь на его месте, а он — на вашем, на мощенной булыжником улице с сияющими выбеленными зданиями. И он это знает. Он и его подданные из коренных жителей знают это. Этим объясняется их склонность к иронии, символизму; к тому, чтобы постоянно держать перед вами зеркало, так чтобы вы видели себя таким, какой вы есть и каким они вас видят.

Нет, это невозможно — обмануть самого себя. Королевство — там, невзирая на карты и бюрократизм. Оно там, называйте его как хотите. Если принять во внимание все это, вероятно, это лучшее место такого рода. А его худшие черты, такие, каковы они есть, берут начало не в Эль Рее, а в его гостях.

Он не обманет вас. Он не убьет вас. Он не может и не будет содержать вас, но он не положит конец вашей жизни, как бы долго вы ни прожили. А в этом странно целительном климате вы, кажется, проживете целую вечность.

В вотчине Эль Рея бывает только одна ночь в году — ночь ежегодного большого бала — когда не происходит никаких «самоубийств» или «несчастных случаев» со смертельным исходом. Всех вежливо, но тщательно обыскивают, прежде чем они войдут в «Паласио-дель-Рей», где проводится празднество. Всех ставят в Известность, что любое несчастье, произошедшее с гостем, будет воспринято с величайшим неудовольствием. Прошло уже много лет с тех пор, как имел место такой несчастный случай, а жертва упала с четвертого этажа действительно случайно. На всех присутствующих наложили большой штраф, а предполагаемый виновник инцидента — муж женщины — поплатился за это полной конфискацией своего банковского счета. Так что в настоящее время никто не только не делает никаких неуместных движений, но все выказывают величайшую заботу относительно благополучия всех. Стоит вам чуточку повысить голос, и на вас тут же устремятся сотни тревожных взглядов. Стоит резко потянуться за носовым платком или сигаретой, и десятки людей устремятся к вам.

Очень заметный в белой бабочке и фраке, Док Маккой стоял на отграничивающей большой бальный зал аллее для прогулок, лучезарно улыбаясь толпе кружащихся в танце людей, то кланяясь одной паре, то улыбаясь другой, то любезно склоняя перед кем-то голову. Выхоленный, с висками, тронутыми сединой, он был воплощением непринужденности воспитанного джентльмена, изысканности и обаяния. Но редко когда он чувствовал себя менее непринужденно или более несчастно.