Побег

Глава 5

Док поехал в Нью-Йорк той весной, когда закончил среднюю школу, через несколько недель после смерти отца. Он был слишком молод, чтобы занимать какую-то административную должность, а в городе не нашлось сколько-нибудь стоящей работы. С другой стороны, он, как и его бесчисленные друзья, пребывал в уверенности, что на самом деле сможет выбирать из множества возможностей, открывающихся в большом городе.

На поверку все оказалось по-иному. У него не возникло трудностей с получением работы, даже во времена экономической депрессии. Но он не продержался ни на одной должности и нескольких недель: как выяснилось, оказывал разлагающее влияние на коллектив, ввергая в хаос любое учреждение, в котором появлялся. Служащие, его коллеги, имели пагубную склонность собираться вокруг него, оставляя собственную работу недоделанной. Инспекторы низшего уровня баловали его и оказывали всяческие любезности. В качестве ответственного сотрудника верхнего эшелона он, скорее всего, был бы бесценен для любой компании, но ни по годам, ни по опыту не мог претендовать ни на что, кроме работы в низшем звене, а в этом качестве он причинял одни неудобства.

Работая недолго и редко, Док жил по большей части в кредит, занимая небольшие суммы. Его беспокоили финансовые обязательства («Не подводи своих друзей», — учил его отец), и поэтому он с готовностью согласился, когда один из кредиторов, владелец бара, предложил списать все его долги и даже выдать ему небольшое вознаграждение за «небольшую услугу».

Услуга была оказана: владелец бара получил сумму, на которую застраховался от кражи со взломом. Несколькими днями позже он представил Дока владельцу подпольного клуба игроков в кости — человеку, которому срочно потребовались большие деньги и который не мог зависеть от азартных игр в том, что касалось их добывания. Док был рад сотрудничать я с ним. Он сорвал банк при незначительной, но искусной помощи со стороны хозяина, и они поделили выручку.

Позднее игрок представил его кое-каким «правильным» ребятам; Док опять сорвал банк в одной из игр, без предварительной договоренности и уже без дележа выручки — это, как он считал, никоим образом не противоречило отцовскому кодексу дружбы. Напротив, Маккой-старший считал, что лучший друг человека — это он сам, а недруг — любой, кто перестал быть полезным, и что это в большей или меньшей степени является моральным обязательством — наживаться на любом человеке, принадлежащем к этой категории, когда это можно сделать не подвергая себя опасности и без всякой перспективы ответного удара.

Док изначально словно был рожден для преступлений, по-настоящему крупных дел, в которые он, как никто, быстро вникал. Никто не умел войти в курс дела с такой легкостью, как он, никто не умел разрабатывать такие хитроумные планы, никто не сохранял при исполнении дела такую невозмутимость и хладнокровие.

Он любил свою работу. Начав с сурового приговора к тюремному заключению в двадцать восемь лет, он оставался верен ей и в дальнейшем. Его доход на протяжении последних пяти лет составлял более ста тысяч в год. Ради таких денег человек может позволить себе и посидеть какое-то время. Он всегда использовал свою вынужденную праздность, чтобы отдохнуть, завести новые связи, расширить криминальные познания и спланировать новые дела.

Последние восемь лет, проведенные Доком за решеткой, были вполне комфортными и нередко в высшей степени приятными. В конце концов, тюрьма не может функционировать без сотрудничества с ее обитателями; по крайней мере, не может функционировать удовлетворительно или в течение долгого времени. Так что человек, способный верховодить своими товарищами по отсидке, способный сделать так, чтобы они тоже стали сотрудничать или молчать о чьем-то сотрудничестве, может получить почти все, о чем он попросит. И практически единственным лишением, которому подвергался Док, были потери в его доходах.

При тех же самых обстоятельствах он воспринимал бы свой второй и последний приговор к лишению свободы так же легко, как и первый. Но обстоятельства изменились коренным образом. Он был женат — да еще на женщине почти на двенадцать лет моложе него. А ему было сорок.

Док не изводил себя, оказавшись в таком положении. Он никогда не отказывал себе ни в пище, ни по ночам в сне, не провел ни единого мига предаваясь бесполезному раскаянию. У него была только одна проблема — выйти на волю прежде, чем это потеряет смысл. Ну что ж, хорошо, если это нужно сделать, он это сделает.

Он оставил шестьдесят тысяч долларов на воле, у Кэрол. С этой суммой и с высококлассным адвокатом по уголовным делам он сумел добиться, чтобы двадцать лет, к которым его приговорили, сократили до десяти. Это был немалый шаг на пути к свободе; если бы не случилось непредвиденных неприятностей, он получил бы право на условно-досрочное освобождение приблизительно через семь лет. Но Дока это не устраивало. В его представлении семь лет были все равно что семьдесят. И ему больше не хотелось никаких условно-досрочных освобождений. Пытаясь заниматься делом, будучи условно-досрочно освобожденным, он как раз и загремел туда, где находился теперь.

В комиссию по помилованиям и условно-досрочному освобождению, помимо ее председателя, Бейнона, входило еще четыре члена. Воспользовавшись своими исключительными привилегиями, Док подъехал по очереди к каждому из них. Входившая в комиссию женщина средних лет была без ума от него; он сумел подкупить ее обходительной беседой. Трое других ее членов были не против того, чтобы им предложили наличные.

К несчастью, с деньгами у Дока было очень, очень туго. У него даже не набиралось суммы, близкой к той, которая требовалась для подкупа этих троих мужчин. А его адвокат, который обычно сам не гнушался «хорошими» предложениями, отказался играть роль банкира.

— Не то чтобы я тебе не доверял, Док, — объяснил он. — Я знаю, что получу свое из добычи от первого же твоего дела. Вся штука в том, что не будет вообще никакого дела, потому что не будет никакого помилования. Ты бы сперва переговорил со мной. Я бы сказал тебе, что ты напрасно теряешь время.