Алкоголики

То, что произошло ночью, — только начало. Просто небольшая разминка. Во всем виноват он и...

А зачем ждать до вечера? Смены в клинике не имели четкого разграничения. Их начало и конец часто смещались, особенно по утрам. Персонал еле передвигал ноги, задумчиво и подолгу пил кофе. Правда, после дежурства исчезали сразу, но приходили с опозданием или чисто номинально. Шесть часов утра могло означать и шесть пятнадцать, и шесть тридцать.

Ничего страшного в этом не было. Пациенты, плохо спавшие ночью, к утру изматывались и засыпали. Те же, кто спал хорошо, вполне могли подождать со своими надобностями. Ведь если возникала какая-то реальная проблема, ее быстро, пусть и несколько сонно, разрешали.

У пациента судороги? О господи, опять!Ну, дайте ему паральдегид — две унции. Паральдегид внутрь, АКТГ — внутривенно.

Пациент в коме? Кофеин, бензидрин, кислород.

У пациента остановилось сердце? Никотиновая кислота. Ткни ему палец в зад.

Пациент буйствует? Гиоксин, успокоительные.

А потом?..

Потом ничего. Это все, братец. Мы только посыпаем раковую опухоль тальком. Бейся в судорогах, если уж тебе так суждено. Оставайся в своей коме. Пусть твое сердце трепещет и останавливается. Ты не умрешь, во всяком случае не сейчас; может быть, спустя несколько часов, дней, недель. Большие разноцветные змеи обовьют твое тело, лениво поползут из глаз, ушей, носа и рта. Ты будешь метаться по комнате, крича, царапаясь и нанося удары, и наконец сердце твое остановится, глаза остекленеют, а тело нальется свинцом. И тогда ты умрешь — нет, не совсем так. Будешь медленно умирать. Агония продлится недолго, брат. Подумай! Не больше недели. И все будет кончено... до следующего раза.

Но возвратимся к Лукреции Бейкер, дипломированной медсестре. В клинике по-прежнему было тихо, когда она, крадучись, вышла из своей комнаты. В холлах никого не было. Она прислушалась, затаив дыхание, но до нее доносился лишь приглушенный стук из кухни, где хозяйничала Жозефина. Она бесшумно закрыла дверь.

В этом крыле находились только три комнаты: ее собственная, рентгеновский кабинет с диатермией и комната номер 4. Быстро пройдя через холл, рифленый резиновый пол которого заглушил ее шаги, она чуть помедлила перед тяжелой дубовой дверью с никелированным номером. Потом отодвинула задвижку — с внутренней стороны запоров не было — и навалилась всем телом на дверь.

Войдя, она оставила дверь приоткрытой, подложив под нее небольшой деревянный брусок, который принесла с собой. Это позволит ей услышать шаги и быстро уйти, если кто-нибудь станет подниматься по лестнице. О немможно было не беспокоиться. Он не сможетпозвать на помощь.

В комнате не было окон. Стены и пол были обиты ватой и затянуты холстом. Единственной мебелью был низкий стол, прикрученный болтами к полу.

На столе лежало нечто продолговатое, обернутое влажными белыми простынями и стянутое ремнями, которые лишали его возможности двигаться. Мисс Бейкер осмотрела ремни и на мгновение нахмурилась. Кто-то успел их перетянуть. Ох уж этот Джадсон! Он не... Но им вряд ли придет в голову. С чего бы им ее заподозрить?

Она опустила глаза на забинтованную голову, лежащую на подушках вровень с коконом из простыней. Глаза у Ван Твайна были открыты. Он, не мигая, уставился на нее пустым, неосмысленным взглядом. Потом вдруг моргнул, и что-то забрезжило в пустоте.

Он узнал ее. Он вспомнил, что она сделала. Но вряд ли он запомнит это надолго; во всяком случае, сейчас он бессловесен, как новорожденный младенец.

Да он и вправду был младенцем. Большим, старым, противным, беспомощным младенцем. Даже говорить не может, гадкая ленивая тварь!

В глазах у него появился ужас. Веки поползли вверх, все больше открывая белки. Они дико вращались. Губы подергивались, рот открывался и закрывался — совершенно беззвучно.

Мисс Бейкер весело рассмеялась.

Вынув из кармана свернутое полотенце — да, да, она хорошо подготовилась, — она заткнула Ван Твайну рот. Он попытался вцепиться в него зубами, но ей было известно, что делать в таких случаях. Она сдавила ему пальцами нос, полностью зажав ноздри. Он начал задыхаться.

— Так тебе и надо, гнушная тварь! — прошептала мисс Бейкер. — Дурак, вот ты кто! Ленивый, дрянной, глупый мужик! Даже имени швоего не жнаешь, да?

Сделав над собой усилие, она отпустила его нос. Дивное ощущение в чреслах становилось все острее, приближаясь к своему пику, и через несколько секунд — о господи, еще чуть-чуть! -она... Но этих нескольких секунд ей не хватило. Это мерзкое глупое существо стало задыхаться.

Она смотрела на лежащего, теперь сама чистота и невинность, думая о собственном удовольствии лишь как о стимуле, необходимом для работы, которую предстояло проделать.

— Шкажи, как твое имя, — тихо приказала она. — Ешли не шкажешь, как тебя жовут, мне придется...

Она немного подождала. Потом сдвинула вниз полотенце и потянулась к его носу.

— Отлично. Тогда мне ничего другого не оштаетша, как...

Он опять стал задыхаться. И снова тело мисс Бейкер залила горячая волна наслаждения.

— Шкажи мне, — тяжело выдохнула она (ведь ей приходилось дышать за двоих), — шкажи мне швое имя.

В мозгу у Ван Твайна бешено завертелись миллионы несвязных образов; они толпились в поисках выхода из глубин помутненного сознания. Они пробивались в никуда. В бесформенную первобытную пустоту — выход был потерян, и теперь им некуда было деваться. Неуправляемые и неприкаянные, они боролись в одиночку и вопили, требуя команды; и все же постепенно в недрах этого хаоса рождался какой-то порядок — что-то похожее на сверххаос.

— Имя?

Он сделал усилие, и образы обступили его, возвращаясь из небытия.

Xa...xa...xa-ха ву-у-у-у-а...

— Имя?

Имя, предметы, слова. Его рассудок выбивался из сил.

Ха...ха...ха... к-о-т человек. К-О-Т Человек?

— Имя?

Ничего не стоящая, пустая, многозначительная бессмыслица.

Ха...ха...ха... мой сладкий милый чудный дорогой мамочкин малыш нуударъменя чертовсноб папочка ПАПОЧКА? что ты со мной делаешь я сказал разве я что ты о себе воображаешь раз денег до хрена то все можешь.

— Имя?

Все, все, что он помнил, слилось в дикую неразбериху.

Умножаем диаметр на «пи» и получаем ну как вы это получите если по закону Сократа земля весит шесть секстиллионов четыреста пятьдесят квинтиллионов тонн и у тебяничегонеполучится брат и если верить теории Мальтуса говорите громче ГОВОРИТЕ ГРОМЧЕ!

— Имя!

Имя не имело значения, важно было другое.

Хамфван хамптидампти Хамфвантвайтретий ХАМФРИ ВАН ТВАЙН Третий конечно конечно вас так зовут а я Генрих Восьмой я мистер Бог а это мой старший сынок Иисус давайте будем благоразумны сержант я действительно если только смогу позвонить.

— Имя?

Было жарко, и надо было что-то с этим делать.

Нунуну НУ, ДУМАЙ, ХАМПИ, МАЛЫШ. Ты хочешь, чтобы тебя подвесили за твое хозяйство, за то, что от него осталось? Тогда лучше давай загибайся, туда тебе и дорога. Ты хочешь остаться с...

Яйцами?

Все еще болят? Эта маленькая сучка.

ЯЙЦА?

Помнишь еще о них. Да? А почему бы и нет? Ха-ха. Как можно об этом забыть?

Маленькое тело мисс Бейкер расслабилось. Глаза потеряли лихорадочный блеск, а дыхание стало ровным. Простыни были закручены туго. Ужасно туго. Усталая, но счастливая, она отошла от стола и нагнулась, чтобы вынуть брусок из-под двери. И тогда это случилось.

— Яйца! — завопил Хамфри Ван Твайн Третий. — Яйца, яйца, ЯЙЦА!

Мисс Бейкер вскочила, ударившись головой о косяк. В смятении она сделала несколько шагов к столу. Снова подбежала к двери. Почему... как он смог?Мерзкий, отвратительный тип, теперь ей из-за него влетит, а ведь она ничего плохого не делала, просто попыталась...

Он продолжал выкрикивать это ужасное слово. Орал благим матом, и казалось, конца этому не будет.