Страница 107 из 140
Авдотья. Батюшка, перекрести уж ты и меня…
Курбский. Прощай, жена… Прости, бога ради…
В ворота резкий стук. Козлов кидается к воротам и глядит в щель.
Козлов. Воевода!..
Курбский (махает руками на жену и детей). Идите, идите… Проворнее…
Авдотья с детьми спешит к железной двери. Снова стук в ворота.
Голос Новодворского. Стража… Отворяй…
Курбский (Козлову). С ним – ратники?
Козлов. Нет… Один…
Курбский. Отвори…
Козлов отворяет ворота. Входит воевода Новодворский.
Новодворский (Козлову). Ты что за человек? (Шибанову.) А ты кто?.. А, княжий холоп… (Увидел Курбского.) И князь здесь… Чего не спишь-то, Андрей Михайлович? Под воротами будто бы тебе не место… За город – я государю отвечаю… А ты – лежи на лавке, отдыхай после бранных трудов. (Засмеялся.) Ничего, и на старуху бывает проруха… Хоть ты и великого роду и вельми преславный воевода, а наперед помни: идешь в поход – не вози ратников в санях вповалку, ратник – не пьяная баба на масленицу… Растянул обоз на десять верст, пушки – в санях, под рогожами, и оружие в сено попрятано, и пищали не заряжены… Эх, великородные! Тебя так ленивый не побьет… Пойдем, князь, пойдем – медку выпьем, коли не спится в такую ночь… Тьма проклятая, зги не видать… Поехал в объезд – в какой-то овраг нечистый меня занес, конь ноги сломал, стремянный убился… Эй, стражники! Надо людей из оврага выручить… (Увидел трупы, быстро оглянулся, попятился, берясь за саблю.) А-а! Вот вы здесь по каким делам… Грех-то какой! (Кричит.) Стража!
Курбский. Кончай его!
Шибанов с ножом, Козлов с саблей кидаются на воеводу, который отбивается саблей.
Холоп царский, черная кость, собака! (Ударяет воеводу кистенем.)
Воевода падает.
Открывай ворота…
Картина седьмая
Спальня царицы Марьи Темрюковны. Кровать с высокими перинами, покрытая тканным жемчугом покрывалом. Поставцы[189] с золотой посудой, кованые сундуки и ларцы из рыбьего зуба. На раскладном стуле сидит Марья Темрюковна в домашнем русском платье. Девушка, стоя за ее спиной, медленно чешет ей волосы. Марья Темрюковна перебирает струны восточного инструмента – тар. На ковре на полу сидят девушки и поют.
Девушки.
Быстро входит Михаил Темрюкович. Он бледен, дорогая шуба на нем накинута на одно плечо. Марья Темрюковна, оставив струны, вскрикивает.
Марья. Брат!
Михаил Темрюкович. Государыня, прости, я с челобитьем…
Марья. Девы, отойдите.
Девушки отходят в глубину спальни.
Михаил Темрюкович (полувытаскивает саблю из ножен). Сестра, взгляни.
Марья. Кровь! Чья?
Михаил Темрюкович. Наскочили на меня холопы княгини Ефросиньи Старицкой.
Марья (расширяя глаза, страстно). Где?
Михаил Темрюкович. На Воздвиженке. С ножами, да много их… Стремянного моего стащили с коня, задавили. Одного я зарубил, да не стал более биться, ушел через мост.
Марья (изумленно). Не стал биться?
Михаил Темрюкович. Сестра, заступись перед государем. К нему уж побежали с оговором на меня…
Марья. Ах, враги, враги! Что ни день – смелее, наглее. Трус ты, Михаила, тебе бы наехать на людишек, да саблей их, да конем потоптать. Ах, руки мои слабые!
Михаил Темрюкович. Сестра, плохо в Москве… Боярские холопы да площадные подьячие грамоты на базарах мечут, а где и кричат, что ливонская война проклята богом, теперь-де три короля на нас поднялись, царскому войску тех королей не побить, а будто уж началось: большой полк князя Курбского пропал весь…
Марья. Ложь! Тебе, Мишка, стыдно грязь площадную ко мне заносить!..
Михаил Темрюкович. Сестра, где сейчас Андрей Курбский?
Марья. Курбский? – в Ливонии…
Михаил Темрюкович. В Ливонии ли? А может, в Литве? Говорят, он тайные письма прислал в Москву князьям, боярам…
Марья. Слушать тебя не хочу! Дурак ты! Князь Курбский нам верный слуга и друг…
Михаил Темрюкович. Экая ты горячая… Ох, смутно… Вчерась последний стрелецкий полк ушел в Ливонию… Около государя нас кучка осталась… Зарежут нас в Москве, как баранов… Сестра, слушай… В Москве шепчут, что-де стоит только взорвать пороховую башню, что в Китай-городе, у государя пушечного зелья не будет, и тогда войне конец… И как-де подожгут пороховую башню – с этого-де и начнется резня…
Марья. Ты подлинно пьян, Мишка… Государю только на Лобное место выйти да очами повести, перед его очами грозными Москва упадет ниц…
Михаил Темрюкович. Упадет ли? Сестра, ведь на площадях кричат, что ты – всему зараза, ты-де царя волшбой извела и разума лишила…
Марья. Я его волшбой извела, разума лишила! Враги, враги! Уж меня с мужем моим разлучают. Каждую ночь Иванушко мой придет, бедный, обнимет жарко. А проснусь среди ночи – и нет его на постели. Одна до утра мечусь, как наложница.
Михаил Темрюкович. А где же спит государь?
Марья. Где читает, пишет – там и спит, одинешенек, на лавке. Подремлет до первых петухов и уж зовет дьяка Висковатого или дьяка Фуникова и думает с ними. С лица осунулся, глаза провалились. Прежде ел много и вино пил, теперь – чуть ущипнет хлеба – и сыт…
Голос за дверью. Пусти меня к ней, пусти, холоп!
Марья Темрюковна снова садится на стул, берет тар, перебирая струны, оборачивается к девушкам.
Марья.
Девушки.
Врывается Ефросинья Старицкая. С посохом, в шубе, с порога кланяется царице.
Ефросинья. К тебе, государыня.
Марья. Что поздно пожаловала, я – почивать отхожу.
Ефросинья. Мне во дворец двери не заказаны. А ты все песни поешь? По нашему-то обычаю тебе на ночь надо богу лбом стучать.
Марья. Перечить мне будешь – опалюсь гневом.
Ефросинья. На мужнину-то тетку? Не бывало этого, не в обычае. (Села плотно на стул.) Челом не бью, прости, ноги слабы. Пожалуй меня, царица, я к тебе с обидой.
Марья. Тебя не жалую, Ефросинья Ивановна, не с добром приходишь, – глазами шаришь по углам, как мышь, да по Москве ссору плетешь…
Ефросинья. Спасибо тебе, государыня, что меня мышью обозвала. Да берите меня, да казните меня! Утянули нашу честь, – батюшки, что же это!
Марья (гневно). Пришла на моего брата жаловаться? Он – вон – стоит, бей на него челом.
189
Поставец – шкафчик.