Тьма сгущается

— Я лучше пойду, — пролепетала Ванаи.

— Постой-ка, малышка. — Сквозь слезы она увидела, что Тамулис протягивает ей носовой платок. — Вытри-ка личико.

Ванаи машинально подчинилась, не надеясь, что это ей особо поможет. Глаза так и остались красными, нос распух — она все равно выглядела зареванной.

— В наше время каждый делает то, что считает нужным, чтобы выжить, — сказала она, возвращая платок.

Аптекарь осклабился:

— Ты делаешь для этого старого болтливого дурня гораздо больше, чем он для тебя.

Ванаи вдруг представила себе стройную, как статуэтка, пышноволосую благородную альгарвейку, добивавшуюся, чтобы Бривибас, чьи светлые локоны сильно посекла седина, лег с ней в постель в обмен на освобождение его внучки от общественных работ. Это видение удержалось в голове не более двух секунд, потому что уже через две секунды Ванаи зашлась в истерическом хохоте, таком же неудержимом, как давешние слезы. Нет, сколько ни пытайся, но представить себе альгарвейку с таким специфическим вкусом почти невозможно.

— Ну и что в этом смешного? — рассердился аптекарь.

Но почему-то объяснить причину своего смеха Ванаи было совестно. Гораздо совестней, чем закричать на всю деревню, что майор Спинелло срывает с нее одежду, когда ему взбредет в голову. Может быть, потому, что она не смеет отказать офицеру ради того, чтобы Бривибас спокойно жил в Ойнгестуне? Или потому, что, рассказав о своем видении, она подтвердит тем самым, что испорчена до мозга костей? Ванаи молча схватила порошки и выскочила из лавки.

— И что так долго? — злобно спросил Бривибас, когда Ванаи принесла лекарство. — У меня голова раскалывается.

— Я торопилась, дедушка. Простите, что вам пришлось терпеть боль. — Девушка старалась говорить мягче. Сколько Ванаи себя помнила, она всегда стремилась быть с дедом терпеливой и ласковой. Теперь это давалось ей с трудом. Но ведь он тоже частенько пытался говорить с ней ласково и терпеливо. В конце концов смиряться обычно приходилось тому, кто был больше виноват.

Ванаи досадливо помотала головой: Бривибас заменил ей мать и отца почти с самого ее младенчества. И то, что она отдавалась Спинелло, а сейчас стояла перед больным стариком на коленях, было лишь малой частью ее неоплатного долга перед дедом. Девушка мысленно повторяла это снова и снова.

И тут Бривибас простонал:

— Я не сомневаюсь, что большая часть моих мигреней происходит от моих скорбей и печалей, по причине того, что ты пала и уже не являешься образцом достойной каунианской женщины.

Если бы он сказал «по причине того, что ты мучаешь себя ради меня», все было бы хорошо. Но старик подходил к жизни с иным мерилом. Для него образцы были гораздо важнее причин, по которым они могут быть сломаны.

— Я в силах либо оправдывать ваши ожидания, либо сохранять вам жизнь. Примите мои извинения, но я не способна делать это одновременно, — процедила Ванаи и быстро вышла, не дав Бривибасу и слова сказать в ответ.

После этого в течение нескольких дней они не разговаривали.

Возможно, они помирились бы быстрее, но как-то раз вечером с очередным визитом заявился майор Спинелло. Бривибас тут же сбежал в свой кабинет, демонстративно хлопнув дверью.

— Старый дурак не понимает, что значит хорошо жить! — заявил майор и, словно желая доказать, что в этом доме ему все позволено, завалил Ванаи прямо на диван в гостиной на глазах у древних статуэток и масок.

Получив то, что хотел, он погладил ее по лицу. Ванаи хотелось поскорей встать и смыть с кожи его пот, но тяжелое тело продолжало вжимать ее в старенький диван с потертой обивкой. Тогда Ванаи принялась ерзать и попыталась выползти из-под него. Но мужчина не обратил ни малейшего внимания на ее слабые попытки освободиться.

Похоже, на сей раз Спинелло не даст ей так просто уйти. Он склонился над ней и, глядя ей в глаза, произнес:

— Ты мудро поступила, покорившись мне. Скоро весь Дерлавай покорится Альгарве.

— Вы сейчас раздавите меня, — чуть слышно пискнула Ванаи.

Спинелло приподнялся на локтях и коленях, однако встать девушке не дал.

— Фортвег наш, — продолжал он, — Сибиу наш. Валмиера наша. Елгава наша. А Ункерлант еще трепыхается. Но он как замок из песка, построенный ребенком.

Перечисление побед снова возбудило Спинелло, Ванаи почувствовала шевеление его плоти у себя между бедрами. Мужчина опустил голову ей на грудь, и она поняла что все пошло по второму разу. Она кротко вздохнула и, уставившись в трещины штукатурки на потолке, разглядывала их до тех пор, пока все опять не кончилось.

Уже натянув килт, Спинелло продолжил так волновавшую его тему:

— Война почти закончена, не сомневайся. Наконец-то пришло наше время, время Альгарве. Время, о котором мечтали наши предки едва ли не с того самого дня, как поселились в южных лесах.

Ванаи пожала плечами: то, что было воплощением заветных мечтаний Спинелло, для нее стало ночным кошмаром, грубо нарушившим ее реальную жизнь. При мысли о том, что кауниане отданы на растерзание альгарвейцам на ближайшие несколько сотен лет, у Ванаи мурашки поползли по коже. А осознав, что Спинелло может прийти и завтра, и послезавтра, и через неделю и делать с ней все, что взбредет в голову, она задрожала еще сильнее.

А вот она со Спинелло сделать ничего не могла. И ничего не могла сделать с войной. Раз уж альгарвейский майор хвалится тем, что Ункерлант почти покорен, то ее, Ванаи, война уже покорила.

Спинелло потрепал девушку по подбородку — еще одна вольность, которую ей пришлось стерпеть, и отвесил поклон:

— До новой встречи!

Можно подумать, она ждет не дождется этой новой встречи!

— И передай мое нижайшее почтение своему многоученому дедушке! — Спинелло расхохотался и, насвистывая, вышел.

Майор был доволен собой абсолютно. А почему бы и нет? Он получил желаемое удовольствие, а альгарвейская армия триумфально наступает повсюду. Ванаи, презираемая фортвежским большинством в королевстве своих предков, презираемая соотечественниками даже больше, чем оккупантами, схватила кувшин и тряпку и принялась яростно сдирать с себя даже память о прикосновениях альгарвейца. Сама она презирала себя больше, чем все остальные вместе взятые.