Молот и наковальня

Мысль о мести кагану кубратов была столь сладостной, что Автократор только сейчас понял, какие чувства обуревали порочный разум Генесия в момент расправы над врагами. И над теми, кого тиран ошибочно считал своими врагами. Сравнение с Генесием отрезвило Маниакиса.

– Да, было бы просто прекрасно избавиться от этого кагана, – подтвердил Спиридион. – Так в чем же дело, величайший? У тебя множество солдат; они проводят время в тавернах, лапая девок и обжираясь так, словно живут последний день. Не пора ли им заняться делом? Величайший, прости мне мою прямоту, но…

– Мы разделаемся с кубратами, сомнений нет, – сказал Маниакис. – Но если они уже миновали Варну, то придется изрядно потрудиться, прежде чем мы оттесним их туда, где им надлежит находиться.

А им надлежало находиться к северу от реки Астрис, вне пределов тех земель, которые прежде безраздельно принадлежали империи. В свое время Ликиний попытался оттеснить кубратов еще дальше, к восточной окраине степей, но что это ему дало? Ничего, кроме кровавого мятежа да ужасной смерти. И теперь кубраты, словно стая волков, почуявших запах крови, прокладывали себе дорогу к богатым предместьям Видесса.

Маниакис наградил Спиридиона, дав ему немного золота, хотя не мог позволить себе потратить даже такую малость, а затем отпустил капитана. Он и сам понимал, что придется выслать солдат навстречу воинам Этзилия, но не имел ни малейшего желания принимать подобное решение впопыхах. Автократор вдруг вспомнил, как после предательства Парсмания и Цикаста он в сердцах спросил у благого и премудрого, какой новой беды ему следует ждать. Теперь, наученный горьким опытом, он ни за что не задал бы подобного вопроса, ибо за вопросами слишком часто следуют ответы.

Через пару минут после ухода Спиридиона в комнату, где сидел погруженный в мрачные раздумья Маниакис, заглянула Линия.

– Слуги говорят… – неуверенно начала она. Что ж, он вполне мог представить себе, о чем теперь судачат слуги. Пытаться сохранить секрет в императорской резиденции – все равно что носить воду в решете.

– Правду говорят, – подтвердил Маниакис. – Опять большой набег кубратов. Их так много, что один Господь знает, удастся ли нам их остановить.

– Так вышли против них солдат, – предложила Лиция с таким видом, будто муж пожаловался ей на новую дырку в сапоге, а она посоветовала ему отправить обувь к сапожнику.

– Конечно, вышлю, – тяжело вздохнул он. – И буду иметь удовольствие наблюдать, как они спасаются бегством, словно побитые псы, зажавшие хвосты между ног. – Он снова вздохнул. – Я уже не единожды имел счастье наслаждаться подобным зрелищем. Дорого бы я дал, чтобы прямо сейчас отплыть на Калаврию и больше никогда не возвращаться в Видесс.

Он уже не раз говорил нечто подобное, когда дела шли особенно скверно. Но теперь эта мысль внезапно захватила его целиком. Он словно наяву увидел губернаторский дворец над Каставалой, услышал пронзительные крики чаек, проносящихся над головой… Конечно, чайки кричали и здесь, они во множестве летали над столицей, но почему-то крики здешних птиц не только не казались ему приятными, а, наоборот, раздражали. А еще Маниакис увидел себя стоящим на восточном побережье Калаврии и вглядывающимся в бесконечные просторы Моря Моряков…

Мысль о бескрайнем море сейчас казалась ему особенно привлекательной. Если к востоку от Калаврии в Море Моряков действительно нет никакой суши, – а никто из моряков никогда не встречал там земли, во всяком случае, никто из тех, кому суждено было вернуться обратно, – значит, существует хотя бы одна сторона света, откуда Автократору не надо опасаться вражеского нападения. Отсюда, из постоянно осаждаемого со всех сторон Видесса, это манило его, словно сказочный мираж.

– Ради всего святого, – сказал Маниакис, взяв Лицию за руку, – давай действительно вернемся в Каставалу! Здесь, в столице, все как-нибудь утрясется само собой. В настоящий момент меня даже не интересует как. Все, чего мне сейчас хочется, это немедленно уехать отсюда!

– Ты в самом деле считаешь, что это самое разумное? – спросила Лиция. – Ведь мы уже говорили о такой возможности раньше, и ты…

– Неважно, что я говорил раньше! – перебил жену Маниакис. – Чем дольше я думаю о том, чтобы отбыть из столицы прямо сейчас, тем больше такая возможность меня привлекает. Что бы ни случилось, дромоны не пропустят Абиварда к стенам Видесса, а командовать флотом из Каставалы ничуть не труднее, чем с того места, на котором я сейчас стою.

– А что скажет твой отец?

– Он скажет: “Слушаюсь и повинуюсь, величайший”, – ответил Маниакис.

Разумеется, отец вдобавок наговорит кучу других, по большей части весьма неприятных вещей. И уж конечно, не забудет напомнить о Ротруде, подумал он. Да, ситуацию с Ротрудой придется как-то утрясать. Маниакис был удивлен, что сама Лиция не упомянула его бывшую любовницу, и мысленно поблагодарил жену за сдержанность, но вслух сказал совсем другое:

– Какой смысл быть Автократором, если я не волен поступать так, как нахожу нужным?

– А разве можно быть Автократором, отказавшись от управления столицей?

Именно этот вопрос уже не раз заставлял Маниакиса отказываться от мысли о возвращении на Калаврию. Но теперь он не замедлил с ответом:

– Кто сказал, что я намерен отказаться от управления Видессом? Если, например, Автократор находится в военном походе, значит, его нет в столице, разве не так? Тем не менее никто не поднимает здесь мятежа только по причине его отсутствия; точнее, такое случается крайне редко. Что касается чиновников, то пусть остаются на своих местах. – Маниакис издевательски засмеялся. – Все равно они считают, что я только мешаю им управлять империей. Все эти крючкотворы будут счастливы, получив наконец возможность доказать свою правоту.

– Значит, ты действительно считаешь, что разумнее всего поступить именно так? – снова спросила Лиция.

– Если честно, то я просто не знаю, любимая. Но признаюсь тебе, что не вижу, каким образом из-за моего отбытия на Калаврию положение империи может стать хуже, чем оно есть. А ты видишь?

– Если рассуждать так, как рассуждаешь ты, то, пожалуй, нет, – сказала Лиция; неожиданно ее лицо исказилось гримасой, на сей раз не имевшей отношения к тому, как ее желудок реагировал на беременность. – Но это просто лишний раз свидетельствует о том, к чему мы все пришли. Разумеется, твоей вины здесь нет, – поспешно добавила она, – ведь Генесий довел империю до жуткого состояния. Слишком много тяжелых проблем и слишком мало средств, чтобы их разрешить.

– А я вдобавок наделал собственных ошибок, – с горечью проговорил Маниакис. – Например, доверился Этзилию. Нет, конечно же, я не доверял ему, но недостаточно. Затем я попытался слишком быстро добиться довольно многого в борьбе против макуранцев. Если называть вещи своими именами, я просто был чересчур нетерпелив. Когда я стану управлять империей из Каставалы, у меня не будет возможности проявлять подобную поспешность. Новости будут доходить до меня медленнее, а приказы мне придется отдавать с учетом задержки их исполнения. Судя по всему, дела в такой ситуации пойдут лучше, чем сейчас.

– Что ж, может, ты и прав, – немного подумав, согласилась Лиция.

Получив столь ободряющее одобрение жены, Маниакис решил, не откладывая, объявить о своем намерении покинуть столицу.

Фемистий, крепко сложенный, очень спокойный человек, управлял службой, сортировавшей жалобы и прошения, поступавшие на имя Автократора. Обычно подчиненные ему чиновники составляли обособленный мирок, имевший дело с небольшим количеством бумаг, например со спорными документами о размерах налогообложения или с просьбами о помиловании, наподобие той, какую подал в свое время, вероятно уже казненный, Бузолиний. Но сегодня Фемистий предстал перед Маниакисом, держа в руках огромный кожаный мешок, битком набитый свитками пергамента.

– Очередная почта, величайший, – грустно сообщил он. – Мы завалены этими посланиями. Получаем их сотнями ежечасно.