Страница 129 из 152
— Почему?
— Вы еще спрашиваете? — удивился Имри, — вы же видели....
— Аюми?
Он кивнул. А она вспомнила высокую фигуру, что, приближаясь к замку, выходя из степи, так неожиданно встретилась ей на пути. Вспомнила ощущение огня, пронизывающего тело, ощущение собственной никчемности, незначительности, ничтожества. Имрэн кивнул.
— Да, — проговорили его губы. — наша раса была такой. Ни на одной планете людей мы не могли обойтись без маски. Не могли пройти рядом, так, что б нам не стали поклоняться или проклинать. Но и это не все. Мы не желали людям зла. Наши женщины были лекарками, целительницами, они лечили и учили, отдавая знания, что доставались нам легко. Легче, чем ты думаешь. Но мужчины, — этот дар, как проклятье, — не каждый способен вынести присутствие Аюми рядом. И не умереть. Мы — оружие, — прошептал он, — оружие, созданное мечтой об абсолютной власти. Оружие, что некогда выковала Эрмэ. Мечта и боль, любовь и смерть — вот что способны были Аюми принести в мир. Накал чувств, шквал безумия, захлестывающий разум. Ты можешь это понять?
Гресс слабо кивнула.
— Но ты же — Аюми, — возразила так же слабо, — почему ты не таков...?
— Я — ребенок, вечное дитя, — улыбнулся Имри. — как ни скажет отец. Я боюсь этого дара, и предпочел бы никогда не взрослеть. Никогда. Потому, что, я не рожден для одиночества, а только оно и будет, стоит мне повзрослеть, и принять этот дар. — он вздохнул, стерев улыбку с лица, пожал кончиками пальцев ее руку. Пожатие было слабым и теплым.
Гресс посмотрела в черты лица, прикрытые темнотой, покрытые тонкой пленкой воды, стекавшей с его волос, текущей по щекам и подбородку. Глядя на него, чуть, снизу вверх отмечала совершенную гармонию черт, взгляда, жестов.
— Знаешь, — проговорил он тихо, — но все, что мы несли людям, есть только отражение. Отражение людских страстей, пороков, надежд и любви. Мы — зеркало. Только зеркало, что показывает человеку его самого, возвращает мысли и чувства. Что может получить человек, если в нем только ненависть? Если недоверие и страх живут в душе?
— А если Любовь? — проговорила Гресс, упрямо.
Имрэн промолчал, прислонившись к ветвям дерева. В воздухе повисло молчание, и только раскаты грома нарушали тишину. Гресс смотрела на мальчишку, чувствуя замешательство.
— Перестань лгать самой себе, — попросил Имри, проигнорировав ее вопрос, — так будет лучше.
— Это и есть то главное, что ты хотел мне сказать?
— Да, — ответил он, — мир Аюми не терпит людской лжи. И если вы хотите уйти отсюда, то вам всем придется измениться. Иначе никто и никогда не найдет отсюда выхода. Перестаньте себе лгать, это единственное, что требуется. — он помолчал несколько мгновений, — Возможно, — проговорил, решившись, — я не смогу тебе объяснить всего, но попытаюсь. Эти миры — отчасти виртуальны, Гресс. Они откликаются на любое движение разума, считывая узор мысли, они достраивают из памяти и желания то, что ты хочешь увидеть, поэтому здесь столько меняющихся черт. Тысячи лет назад, когда погибла наша цивилизация, эти миры умерли тоже, застыли, законсервировались, и не было никого, кто их бы разбудил. Я бы мог, но я их не искал. Повторюсь, я не искал одиночества, лучше жить не понятому, чем жить в одиночестве. По-видимому, корабли проснулись, ожили, когда их вновь нашли люди.
— Ордо?
— Да. Но и это не все. Я удивлен, но ты сама знаешь, у этого мира есть Хозяин. Тот человек, которого ты видела.
— Ты знаешь кто он?
Имрэн отрицательно покачал головой.
— Я, — признался он, — никак не могу его найти. Он — телепат, как и я, и чувствует, когда к нему приближаются люди. Бесполезно бегать за ним. И мне его жаль.
— Ты думаешь, он одинок? — спросила Гресс, внезапно поняв, что гложет мальчишку, разглядев лицо, освещенное близкой вспышкой.
— Да, — проговорил Имри, едва слышно, — Да, — повторил чуть громче, — он одинок. Он бесконечно одинок, а тебе не понять что такое, — одиночество для Аюми. И, он ощутил все прелести своего дара, потому и таится от всех. И, знаешь, ему нужна помощь, больше чем вам. Я ухожу, Гресс, — добавил Имрэн после короткой паузы. — К нему. Я ему нужнее. И это — тоже истина, как и все, что я тебе сказал.
— Думаешь, он позволит тебе подойти? — спросила, чувствуя, как к глазам подступают слезы.
— Да, — откликнулся Имри, — и ты все поняла, он позволит мне подойти, лишь, когда поймет, что мы — одной крови. Что я, как и он, отмечен теми же дарами. Другой возможности не будет.
— Останься. — попросила женщина, понимая, что эти слова напрасны.
— Нельзя, — отозвался Имрэн, — да, в общем, разделенное одиночество — это не то, чего я всю жизнь боялся, от чего бежал. Я не смогу жить, став подлецом и трусом в своих собственных глазах, а лгать себе, я не умею. Да, и никчемное это занятие — заниматься самообманом. Так что я ухожу, — подытожил он. — Так будет лучше для всех. А тебя, тебя и всех остальных я прошу об одном, выбирайтесь отсюда.
Он замолчал. Гресс подошла к нему совсем близко, прижалась лбом к плечу.
— Имри... — прошептала она, чувствуя, как от излишка чувств, от шквала эмоций, к горлу подступает ком.
Он погладил мокрые волосы, остановив руку на плече, заглянул в ее глаза. В свете огненных шаров и вспышек молний его лицо заострилось, стало резче и тверже, и только взгляд остался доброжелательным и теплым, как золотистый свет.
— Выход где-то на границе, — сказал он, — там, где кончается этот мир, там, где только пустота, где рождается от дуновения мысли то, что ты хочешь увидеть. Сияние звезд, чудовища или путь домой. Ну, я думаю, ты меня понимаешь....
И Гресси пошла, не понимая почему, не понимая куда, не понимая зачем, не разбирая дороги, шлепая по лужам. Хотелось обернуться и, посмотрев на него, вновь заглянув в медовые, янтарные глаза, ухватить за плечи, встряхнуть, заставить передумать.
Она ему верила. Она ему верила, несмотря на то, что все, известное ей о мире, восставало против того, что говорил он. Она ему верила, и, потому, не могла остановиться.
Я смотрел ей вслед. Она уходила, уходила прочь, унося свои сомнения с собой. Ну, что я еще мог сказать ей? Я мог многое сказать. У меня же тоже были сомнения. И страшно не хотелось оставаться под дождем, в саду, одному. Я не чувствовал как по моей коже, омывая тело, пропитав насквозь водой тунику льются струи воды.
Да, я плакал, непростительная слабость, ну так, что ж. Под дождем слез не видно. Я не сказал ей об этом, но к чему? Что б она уговорила меня? Но это мой, не ее, выбор. Выбор, который каждый делает сам.
Что еще я ей не сказал? То, что, в том мире где-то бродит певец, которого мне так хотелось увидеть? (Друг мой, Аретт, видно стоит попрощаться с мыслью, увидеть тебя вновь.) Что еще меня грызло? Да много разного. И ощущение неизбежности конца, и жалость и грусть.
Но, что поделать, если в этом мире нет места Аюми? Я понимаю, что, видимо, мне не придется больше, без маски бродить по мирам Лиги. Тогда, когда я на самом деле стану Аюми. А это не заставит себя долго ждать.
Я уже чувствую, как меняется мое тело, как просыпаются силы, до этого мне неведомые. Пусть. Я не стану об этом жалеть. Пусть будет так.
Иногда мне кажется, что Эрмэ, создавая Аюми, ковала не оружие, а капкан для себя самой. Только такой романтик как Аретт мог предположить, что Аюми — совершенство. Только Аретт мог верить в то, что Аюми вернутся.
Аретт, где он? Эта мысль тоже точит мой разум. Я думаю, пытается ли остановить Империю? И знаю, что скорее — да, чем нет. Я не поверю, что б он мог стать Лиге врагом. Не смотря ни на что, ни на какие испытания. Потому, что Аретт — это Аретт....
Заметив, как фигурка Гресс скрылась в замке, я медленно пошел к берегу моря. Я знал, — в этот час Он там. И я знал, — он, почувствовав меня, с той минуты, как я перестал сдерживать свою суть в плену, ждет. Пусть время сдвинулось во мне всего на несколько секунд. И его мысли потоком окутывают меня, окружают мой разум. Его мысли содержали сотни вопросов и ответов. Его разум проникает в мое сознание, вопрошая. Его разум? Мой? И где пролегает граница?