Детектив Шафт

– Хорошо, – кивнул Шафт, – я дам вам знать, если что. А теперь я хотел бы получить от вас факты. Без эмоций. Только правду.

Выйдя на Таймс-сквер, Шафт почувствовал, что умирает с голоду. Он и забыл, что не ел вот уже больше суток. Блестящий черный "флитвуд" Персона давно растворился в ночи, превратившись в сверкающую точку среди миллионов похожих машин.

Черт, как же хочется есть! И спать. Огни рекламы заливали его лицо мертвенным светом. Он шел и думал о хот-доге. Повернул на юг, в сторону Сорок третьей улицы, и остановился у киоска-закусочной. Поблизости околачивались три шлюхи, пара прыщавых подростков, трое черных парней в кожаных куртках и кепках. Никто не обратил внимания на подошедшего.

Апельсиновый сок был ледяным и отдавал кожурой. Хот-дог был горячим и вонял чесноком, перебивающим вкус мяса.

Он должен пойти в Гарлем. Он не хочет, но должен. Шафт раньше никогда не задумывался о двух сторонах своей жизни, пока Персон не указал ему на это со всей прямотой черной расы. Он сказал, что Шафт белый и черный сразу: хвост колечком, хобот бантиком. Неужели Персон прав и он принадлежит двум мирам? Серьезная, должно быть, произошла мутация, если Персон сразу распознал в нем метиса.

Нужно идти в Гарлем. Нужно разыскать там врагов Персона и выяснить, насколько сильно они его ненавидят.

– С вас один доллар девяносто центов, мистер.

– Доллар девяносто за что?

– Семь хот-догов по двадцать центов и стакан сока за пятьдесят.

– Какие еще семь хот-догов?

– Мистер, вы съели семь хот-догов.

Семь хот-догов? Внезапно он ощутил, что ремень на брюках впивается в живот. Оказывается, он в один присест слопал семь резиновых цилиндров из крысиного мяса, да еще с хлебом! Этим достижением можно гордиться. Жаль только, что он не заметил, как их съел. Протягивая нервному пуэрториканцу два доллара, он сказал небрежно:

– Подумаешь, семь хот-догов.

Пуэрториканец улыбнулся и отсчитал сдачу.

Шафт сыто отрыгнул. Да, семь хот-догов... Жаль, что он ничего не помнит. Интересно, может ли человек взорваться, если слишком много съест? В "Таймc" он никогда о таком не читал.

Глава 4

У Бена Буфорда был удивительный голос. Он мог сухо и гневно трещать, подобно молнии, мог быть взволнованным, страстным, взывающим, как у проповедника, а мог оглушить словно кувалдой. Голос как бы жил сам по себе, отдельно от долговязого, нескладного, неуклюжего хозяина. Бен был тощий, с длинными руками и ногами, и из-за худобы костюм болтался на нем как на вешалке. Шапка жестких черных кудрей сидела на его костлявом черепе, а на носу сверкали очки в проволочной оправе. Нет, внешне Бен Буфорд совсем не походил на воина или религиозного фанатика. Но когда он говорил, он преображался. Его слушатели видели перед собой лидера, который знает, что надо делать, когда разгорается революция, ведь он был тогда и в Детройте, и в Уоттсе, и в Бедфорд-Стьювесанте. Этот человек поведет их в бой, когда настанет время взяться за оружие. И Буфорд знал – и про себя, и про голос, и про людей.

Сейчас они были впятером в комнате недалеко от Амстердам-авеню, в центре Манхэттена. Трое отличались от Бена только наличием мускулов. Четвертый тоже был чернокожий, но низенький и нарядный. У него были прямые напомаженные волосы, итальянский костюм и туфли из крокодиловой кожи за шестьдесят долларов. Он дрожал от страха, сам не зная почему. Он не боялся ни полиции, ни наркоманов, ни своих клиентов (которые, случалось, грабили и убивали людей и победнее). Но Бена Буфорда он боялся. Высокий, худой человек ткнул костлявым пальцем ему в лицо и загрохотал:

– Ах, дерьмовый ты сукин сын! Да это же все и ради твоей задницы тоже! Убирайся отсюда и достань то, что я тебе сказал. К четырем ты должен вернуться. Пошел вон!

Тот поднялся на трясущихся ногах, все еще не понимая, почему ему так страшно, и еле слышно пролепетал:

– Я постараюсь, Бен. Я постараюсь...

– К четырем! Не позже.

Человек вышел. Все смотрели на Буфорда. Властное выражение, застывшее на его лице, сменилось улыбкой.

– Спорим, он принесет к четырем?

Остальные тоже заулыбались. Спорить было незачем. Этот наркодилер все сделает так, как приказал Бен.

Бен уселся на стул во главе облезлого деревянного стола. (Кроме этого стола и нескольких стульев, в маленькой грязной комнате ничего не было.) Другие расселись вокруг. Вряд ли они испытывали к нему почтение, но они шли за ним, повторяя все его движения с интервалом в полсекунды. Он был вождь, они – его гвардия. Это была революция.

– Что сказал адвокат?

– Он просил тебя позвонить, Бен.

– Зачем?

– Он сказал, тебе лучше самому приехать в Атланту и появиться в суде.

– Черт!

– Может, это и неплохо, Бен. По пути ты заедешь в шесть, восемь, десять колледжей. Нашим братьям необходимо видеть и слышать тебя.

Это говорил Лонни Доттс. Он так и норовит затолкнуть его в кучу каких-нибудь обкуренных студентишек, которые считают, что баррикады строятся из книг, и собираются закидать Белый дом пивными банками. Пусть на митингах они улюлюкают и кричат: "Давай, Бен, скажи всю правду!", толку от них никакого.

Здесь, в гетто, совсем другие люди. Они понимают, о чем он им говорит. Это их жизнь. Учась в университете, революционером не станешь. Ты должен быть здесь, где по ночам тебя грызут клопы, а днем вонь от нагретых солнцем мусорных куч сверлит тебе ноздри.

Атланта! Этот судья хочет засадить его в тюрьму как можно быстрее, на самый большой срок и как можно законнее.

– Один мой приятель придет сюда повидаться со мной.

На лицах отразилось крайнее удивление. Эту комнату они сняли только четыре дня назад и были уверены, что никому из посторонних не известно, что здесь бывает Бен Буфорд. Согласно принятому плану, каждые три или четыре дня они подыскивали для Бена новое убежище. Пусть бегают агенты ФБР, бегают агенты ЦРУ, – Бен тоже бегает. И все – в разных направлениях. Иногда, когда он нуждался в отдыхе и женщинах, они на несколько дней смело заселялись в "Хилтон". Бен раздавал интервью, выступал на пресс-конференциях, фотографировался, делал все напоказ. Все должны были знать, что он не прячется, что у него нет конфликтов с законом. Затем он снова уходил в подполье, скитался по дрянным комнаткам без мебели и с одной электрической лампочкой, свисающей с потолка.

Трое молодых людей, сидевших вместе с ним за столом, были его преторианцы, его советники, соратники и ближайшие товарищи: Лонгфорд Доттс, Беймен Ньюфилд и Престон Пирс. Пирс тоже умел произносить речи и был заместителем Бена. Они объединились и сплотились в борьбе, которую называли революцией. Впрочем, их союз был продиктован необходимостью, а не дружескими симпатиями. Они не вполне доверяли друг другу, особенно это касалось доверия Бену со стороны остальных. Революционные мессии приходят, считали они, и уходят. Каждый из них, равно как и Бен, служил спичкой, вспыхнувшей от пламени революции, чтобы возжечь черных братьев, и каждый имел право занять его место.

Буфорд знал об амбициях и зависти своих товарищей. И они знали, что он не уступит. На Буфорде лежала печать лидерства – его беспримерное умение повелевать. Он сидел во главе стола. Толпа признавала его вождем. В настоящее время выбора не было.

– Что это за приятель? – спросил Лонни Доттс.

– Мой старый знакомый.

Три часа назад по уличному телефону-автомату он сделал около двадцати звонков во все части США. О некоторых звонках и назначенных встречах он сообщил товарищам, о других – нет. Он ничего не сказал и о том, что договорился встретиться с Шафтом. Как мог революционный вождь объяснять, что каждую ночь он уходит с баррикад позвонить матери, чтобы она не волновалась?

– Бен? – Ее голос звучал радостно и гордо. – Чуть не забыла. Помнишь Джонни Шафта? Это такой милый мальчик, с которым ты часто играл, когда был маленький. Он заходил ко мне и спрашивал про тебя. Ему нужно с тобой поговорить. Он очень вежливый и обходительный. Я помню, вы были не разлей вода. Он сказал, что ездит на такси и ищет тебя, потому что это очень важно. Я подумала, ты не будешь против, если я скажу ему, что ты в городе. (Буфорд молчал.) Ты, наверное, тоже очень хочешь с ним повидаться, раз вы раньше так дружили. Он перезвонит через десять минут. Где ты с ним встретишься?