Анналы

7. Убийство Поппеи, которому, наружно скорбя, радовались все те, кто вспоминал о ее бесстыдстве и кровожадности, Нерон дополнил новым злобным деянием: он воспретил Гаю Кассию участвовать в ее погребении, что было первым предвестием грозящей ему беды. Она и не замедлила обрушиться на него, а вместе с ним — и на Силана, хотя за ними не было другой вины, кроме того, что Кассий выделялся своим унаследованным от предков богатством и строгостью нравов, а Силан — знатностью происхождения и скромностью, в какой проводил свою юность. Итак, Нерон направил сенату речь, в которой настаивал на отстранении их обоих от государственных дел и обвинял Кассия в том, что среди изображений предков он окружает почитанием и статую Гая Кассия с начертанной на ней надписью: «Вождю партии»; ведь это — зародыш гражданской войны и призыв изменить дому Цезарей; но для разжигания междоусобия Кассий не только возвеличивает память ненавистного имени, он также сделал своим сообщником Луция Силана, юношу знатного рода с честолюбивыми стремлениями, чтобы выставить его знаменем переворота.

8. Далее он обрушивался на Силана с теми же обвинениями, которыми ранее погубил его дядю Торквата, а именно будто он уже распределил между своими вольноотпущенниками обязанности по управлению государством, возложив на них заведование казною, прием прошений и ведение переписки, — обвинениями пустыми и ложными, ибо Силан, устрашенный гибелью дяди, соблюдал величайшую осторожность. После этого под видом свидетелей ввели в сенат тех, кто возвел клевету на Лепиду, жену Кассия и тетку Силана, утверждая, что она повинна в кровосмесительной связи с сыном своего брата и в злокозненных священнодействиях. Были привлечены к суду как соучастники также сенаторы Вулкаций Туллин и Марцелл Корнелий и римский всадник Кальпурний Фабат; обратившись с апелляцией к принцепсу, они избежали безотлагательного вынесения приговора, а затем, так как Нерон был поглощен разбором важнейших государственных преступлений, и вовсе от него ускользнули, поскольку их дело было сочтено менее существенным.

9. Сенатским постановлением Кассию и Силану определяется ссылка; решить судьбу Лепиды предоставляется принцепсу. Кассий был отправлен на остров Сардинию доживать свою старость. Силана под предлогом высылки на остров Наксос доставили в Остию, а затем заточили в апулийском муниципии, носящем название Барий. Там, мудро перенося незаслуженно постигшую его кару, он погибает от руки присланного для его умерщвления центуриона; когда тот стал советовать ему вскрыть себе вены, он ответил, что, приуготовив к смерти свой дух, все же не желает лишать убийцу похвалы за выполнение отданного ему приказания. И хотя Силан был безоружен, центурион, видя его могучее телосложение и что он скорее охвачен гневом, чем страхом, велит воинам умертвить его. Силан не преминул оказать им сопротивление и, насколько голыми руками мог отбиваться от них, осыпал их ударами, пока не пал, словно на поле битвы, от ран, которые центурион нанес ему в грудь.

10. С не меньшей твердостью встретили смерть Луций Ветер, его теща Секстия и дочь Поллитта, ненавистные принцепсу как живой укор, ибо он предал казни Рубеллия Плавта, зятя Луция Ветера. Повод к свирепому преследованию подал его вольноотпущенник Фортунат, который, расхитив имущество патрона, обратился к его обвинению при соучастии Клавдия Демиана, за позорные поступки брошенного в темницу Ветером, в бытность того проконсулом Азии, и освобожденного из нее Нероном в награду за выдвинутое им обвинение. Узнав об этом и о том, что вольноотпущенника выставляют против него как равного, обвиняемый удалился в свое поместье близ Формий, и там его окружают воины, получившие предписание вести за ним тайное наблюдение. Вместе с ним была его дочь, ожесточенная не только нависшей над ним опасностью, но и давнею скорбью, охватившей ее с тех пор, как она увидела убийц своего мужа Плавта; она тогда обняла его окровавленную шею и сохраняла у себя омоченную его кровью одежду, безутешная вдова, погруженная в траур и не знающая другой пищи, кроме необходимой для поддержания жизни. По просьбе отца она выезжает в Неаполь и, так как ее не допустили к Нерону, подстерегает его у дверей, дожидаясь, пока он выйдет, молит, чтобы он выслушал ни в чем не повинного и не отдал того, кто одновременно с ним был облечен званием консула[5] , в жертву вольноотпущеннику, то по-женски проливая слезы, то, превышая силы своего пола, твердым и негодующим голосом, пока принцепс не показал, что равно бесчувствен и к мольбам, и к ненависти.

11. Итак, она возвещает отцу, что нужно отбросить надежду и подчиниться необходимости. Одновременно приходит весть, что готовится расследование сената и беспощадный приговор. Многие убеждали Ветера отказать значительную часть своего состояния Цезарю и тем самым сохранить остальное за внуками. Но он отверг эти советы, не желая напоследок запятнать раболепием жизнь, прожитую как подобает свободному, и, раздав рабам все наличные деньги, велит им взять себе также то, что могло быть вынесено из дома, оставив в нем только три ложа, чтобы было на чем умереть. После этого в одном и том же покое, одним и тем же ножом они вскрывают себе вены. Их переносят в баню, покрытых лишь той одеждой, которой требовала благопристойность. Взоры отца были устремлены на дочь, бабки — на внучку, а той — на обоих, и каждый, желая покинуть близких умирающими, но еще живыми, молится о скорейшем окончании своей затухающей жизни. Судьба соблюла естественную последовательность, и сначала угасли старшие, а за ними та, которая только вступала в жизнь. Обвинение против них было выдвинуто после их похорон, и сенат определил совершить казнь над ними по обычаю предков, но Нерон выступил с интерцессией[6] и разрешил осужденным избрать смерть по своему усмотрению. Таким издевательствам подверглись люди, уже истребленные.

12. Римского всадника Публия Галла за то, что он был близок к Фению Руфу и не чужд Ветеру, лишили воды и огня. Обвинителю-вольноотпущеннику в награду за оказанные услуги жалуется место в театре среди отведенных для гонцов при народных трибунах. Были переименованы месяцы, следующие за апрелем, или, что то же, неронеем: май наречен именем Клавдия, июнь — Германика, причем Корнелий Орфит, по чьему предложению это было исполнено, обосновывал переименование июня тем, что в этом месяце были умерщвлены за свои преступления два Торквата[7] , вследствие чего название июня стало зловещим.