Анналы

26. Перебросив в Сирию четвертый и двенадцатый легионы, казавшиеся малопригодными к боевым действиям, так как своих наиболее храбрых воинов они потеряли, а все остальные были подавлены страхом, Корбулон ведет оттуда в Армению шестой и третий легионы, которые не понесли потерь и к тому же были закалены в частых и успешных походах; к ним он присоединяет находившийся в Понте и поэтому не затронутый поражением пятый легион, воинов только что прибывшего пятнадцатого легиона, отборные подразделения из Иллирии и Египта, все бывшие у него под началом конные отряды и когорты союзников и присланные царями вспомогательные войска; эти силы он сосредоточил в Мелитене, откуда собирался переправиться через Евфрат. После принесения по обычаю искупительных жертв он созывает войско на сходку и обращается к нему с торжественной речью, в которой говорит, что они будут сражаться под верховным водительством самого императора[14] , о своих прошлых деяниях, о том, что в недавних неудачах повинна неумелость Пета, — с твердостью и уверенностью, заменявшими этому доблестному воину красноречие.

27. Вслед за тем, расчистив завалы, произведенные временем, Корбулон устремляется по некогда проложенной Луцием Лукуллом дороге[15] . Не отвергнув предложения о мирных переговорах, переданного ему прибывшими от Тиридата и Вологеза послами, он отсылает их вместе с центурионами, которым предписывает изложить его довольно умеренные условия: ведь дело еще не дошло до того, чтобы стала неизбежной борьба не на жизнь, а на смерть. Много успехов одержано римлянами, но кое-какие выпали и на долю парфян, и в этом — предостережение от заносчивости. И для Тиридата гораздо выгоднее получить в дар не подвергшееся опустошению царство, и Вологез проявит больше попечительности о парфянском народе, заключив договор с римлянами, чем ведя с ними войну, несущую урон обоим противникам. Ему, Корбулону, известно, сколько раздоров внутри Парфянского государства, над какими неукротимыми и дикими народами властвует Вологез; напротив, у римского императора везде нерушимый мир и только одна эта война. Наряду с преподанием этих советов не пренебрег Корбулон и устрашением армянских сановников, которые первыми отпали от нас, изгоняя их из родовых гнезд, разрушая их крепости, сея одинаковый ужас на равнинах и среди гор, у сильных и слабых.

28. Имя Корбулона не вызывало злобы и ли ненависти даже у варваров, и поэтому они считали его совет искренним. И Вологез, проявив уступчивость в самом существенном, в первую очередь добивается установления перемирия в нескольких префектурах, а Тиридат просит назначить место и день для открытия переговоров. Срок варвары предложили близкий, место — то самое, где недавно вместе с Петом были окружены легионы, так как оно напоминало о счастливых для них событиях; не воспротивился этому и Корбулон, полагая, что различие в обстоятельствах послужит к возвеличению его славы. Не смущало его и бесчестье, которому подвергся там Пет, и это отчетливо проявилось в том, что он приказал его сыну, трибуну, отправиться туда во главе манипулов и прикрыть землею останки павших в этих злосчастных битвах. В назначенный день знатный римский всадник Тиберий Александр, данный на время этой войны Корбулону в помощники, и Анний Винициан, зять Корбулона, еще не достигший необходимого для сенаторского звания возраста и назначенный исполняющим обязанности легата пятого легиона, прибыли в лагерь Тиридата и ради того, чтобы его почтить, и чтобы, располагая такими заложниками, он не опасался, что ему подстроена западня; после этого из того и другого войска было выделено по двадцати всадников. Завидев Корбулона, царь первым спрыгнул с коня; не замедлил сделать то же и Корбулон, и, спешившись, они протянули друг другу руки.

29. После этого римлянин хвалит молодого человека за то, что, сойдя с чреватого опасностями пути, он предпочел ему верный и безопасный; Тиридат же, сначала многословно распространившись о знатности своего рода, об остальном говорил с подобающей в его положении скромностью: итак, он отправится в Рим и доставит Цезарю новую славу — ведь перед ним предстанет просителем Арсакид, хотя парфяне и не понесли поражения. В конце концов согласились на том, что Тиридат положит свою царскую корону к подножию статуи Цезаря и получит ее обратно не иначе как из рук самого Нерона; этим они завершили переговоры и на прощание обменялись поцелуем. Спустя несколько дней оба войска во всем своем блеске были выстроены друг против друга — с одной стороны конница, расставленная отрядами с отечественными отличиями, с другой — ряды легионов со сверкающими орлами, значками и изображениями богов, как в храме; посередине был сооружен трибунал с курульным креслом на нем и изваянием Нерона на кресле. После заклания, согласно обычаю, жертвенных животных к нему приблизился Тиридат и положил у его ног снятую с головы диадему, что вселило в души присутствовавших волнение, усугублявшееся тем, что у них пред глазами все еще стояли картины истребления римских войск и осады, которой они подвергались; теперь счастье повернулось в другую сторону; Тиридат отправится в Рим напоказ всему миру, и намного ли он своей участью будет отличаться от пленника?

30. Ко всей своей славе Корбулон добавил еще обходительность и устроил пир; и всякий раз, когда царь подмечал нечто новое, например что смена караулов возвещается центурионом, что гости поднимаются из-за столов по сигналу трубой, что выложенный пред авгуралом[16] жертвенник поджигается подносимым к нему снизу факелом, и расспрашивал, в чем сущность всех этих порядков, Корбулон, направляя свои ответы к возвеличению Рима, поверг царя в изумление пред нашими древними нравами. На следующий день Тиридат попросил дозволить ему отлучиться, чтобы перед столь дальним путем встретиться с братьями и повидать мать; тогда же он отдал Корбулону в заложницы дочь и вручил ему просительное письмо к Нерону.

31. Покинув наш лагерь, он находит Пакора у мидян, а в Экбатанах — Вологеза, который не оставлял своим попечением брата, ибо направил к Корбулону особых гонцов, прося оградить Тиридата от унижений, выпадающих на долю людей подневольных, чтобы у него не отобрали оружия, чтобы правители провинций при встрече с ним не отказывались почтить его поцелуем, чтобы они не принуждали его дожидаться их у дверей и чтобы в Риме ему были оказаны те же почести, какие принято воздавать консулам. Привыкший к свойственному чужеземцам пустому тщеславию, он, очевидно, не знал, что у нас дорожат силою власти, но не придают значения внешности.