Страница 5 из 14
— Да, хоть папой римским! Не спится ему, козлу Ни днем, ни ночью, от него покоя нет. Вчера заставил меня с Джоном Ведриным до посинения таскать коробки с лентами для КПВТ, несколько «бэтров» снарядили подзавязку. Совсем задолбал, мудила! Другое дело, Терентий!
— Колян, мировой парень! Нашего брата в обиду не даст!
— Что, сынки, тяжело? Гонору-то у вас много, видно дома откормили на сосисках и сметане! Закуривайте! — присев на бруствер, Шилов протянул пачку сигарет уставшим Чумакову и Шабанову. Обнаженные по пояс, рядовые, воткнув в грунт лопаты, закурили и примостились рядом. Припекало. Громко стрекотали неугомонные кузнечики. Черенки лопат сразу же облепили стрекозы, которых осенью здесь великое множество. Над выжженной солнцем степью плыл, переливался волнами словно отражаясь в воде, горячий воздух. Иногда со стороны моста через Терек слышалось недовольное ворчание бронетехники. Говорить не хотелось, курили молча. Смахнув рукавом со лба и носа капельки пота, Шилов достал из нагрудного кармана потертый почтовый конверт.
"… Миша, любимый, мы тебя так ждем! Милый наш, любимый и дорогой папочка! Не знаю, дойдет ли эта весточка до тебя. Как вы там? Я с ума схожу, думая о тебе. Ну почему, ты не пишешь? Миша, милый, мы очень скучаем, Сережка каждый день спрашивает о тебе. Когда ты вернешься, когда там все закончится? Не представляю, как вы там с Колей… Миша, миленький, приезжайте поскорее, берегите себя. Молимся за вас…»
Вечерело. Огромный багряный диск солнца неподвижно завис над горизонтом. Издалека доносилось протяжное пение муэдзина, зовущего мусульман к молитве. Николай в бинокль наблюдал, как «Якубович», лейтенант Якубов, с саперами в степи проверял подходы к заставе и устанавливал сигнальные мины. Во время намаза никто с чеченской стороны не стрелял, и поэтому можно было спокойно вести разведку и установку «сигналок». Из-за блиндажей слышалась ругань Шилова, видно кому-то устраивал очередной разнос.
Постепенно на заставу опустилась ночь. Темное небесное покрывало обильно усыпали яркие осенние звезды. Зазвенели назойливые комары. От прокалившейся за день земли исходил горьковатый запах полыни. Бойцы, разобрав бронежилеты, разбрелись по своим ячейкам.
— Не спать! Уроды! — расталкивал Шилов, проходя по окопу, задремавших стоя солдат и щелкая их по каскам.
— Ну, чего, зенки вылупил?! «Чехи» будить не будут! — капитан с силой встряхнул за плечо рядового Чернышова, который клевал носом.
Вдруг над головами противно завыло, все как один повалились на дно траншеи, закрывая уши ладонями, открыв рты. Мина взорвалась с оглушающим грохотом, шлепнувшись в небольшое болотце, поросшее камышом, в метрах семидесяти от окопов, подняв сноп ошметков и грязных брызг. Земля вздрогнула словно живая. С бруствера в окоп потекли тонкие ручейки песка. В ночи затарахтели автоматные очереди, вычерчивая трассерами во мраке светящиеся точки, тире. На далекие вспыхивающие огоньки стали отвечать редким огнем. Выпустили несколько осветительных ракет.
— Котелки не высовывать! Не курить, если жизнь дорога!
В темноте по траншее, спотыкаясь на каждом шагу, с трудом пробирался сильно поддатый старший прапорщик Иваненко, с автоматом за спиной и изрядно потрепанным видавшим виды баяном в руках, он лихо наяривал что-то разухабистое, народное. К его причудам все давно уже привыкли в части. Списывали то ли на контузию, полученную им в Карабахе, то ли на ранение в голову в ту самую новогоднюю ночь 95-го в Грозном. В паузах между выстрелами и короткими очередями из окопа доносилось весёлое:
— Ну и где же вы, девчонки, короткие юбчонки…?
Потом на него что-то нашло и он, отставив баян в сторону, с трудом вскарабкался на осыпающийся бруствер. И стоя во весь рост, широко расставив ноги, начал строчить из автомата, к которому был пристегнут рожок от пулемета РПК. Шилов, матерясь на чём свет стоит, безуспешно пытался за ноги стащить новоявленного «рэмбо» в окоп. Вдруг над головами прогрохотала пулеметная очередь, это заговорил с боевиками КПВТ одного из «бэтээров». На его голос короткой очередью откликнулся КПВТ с правого фланга, потом со стороны артдивизиона оглушительно бабахнул миномет…
28-го перешли в наступление. Накануне штурмовики и «вертушки» бомбили противника. В полдень бойцы бригады оперативного назначения вошли в станицу. На въезде им попался покореженный сгоревший москвич-"пирожок", дверцы нараспашку, внутри приваренный станок АГСа. Видно того самого, из которого ночью по их позициям из ночной степи велся безнаказанный, можно сказать, наглый огонь. Где-то рядом за селом, переругиваясь, одиноко стучали пулеметные очереди.
Черная коза
Теперь за Родину готовы мы сражаться!
Уже плывет Афган, лишь горы за бортом.
Я помню все: друзей, как рвались в бой подраться,
И как колючий взрыв на снег толкнул виском.
Со мною лучший друг в Союз послал записку,
Но уж стакан со спиртом, с хлебом на столе.
Как от душманов я принес его, братишку.
С одним патроном на двоих в стволе.
Как с гор Афгана на плечах я нес братишку
С одним патроном на двоих в стволе.
И вновь приказ. В Чечню идти сражаться.
В России нашей Родину спасать свою.
Мне дали роту симпатичных новобранцев,
Все как один погибли там в ночном бою!
Простите матери! Простите, ради Бога!
Я распознать их всех не смог, кто полегли,
Им в первый бой не то, чтобы патронов,
Даже жетонов им не выдали своих!
И в первый бой не выдали патронов,
Даже жетонов не было у них.
Ноябрь. Последние дни командировки. Военная колонна змейкой медленно ползла по вьющейся дороге. Необходимо было успеть до темноты добраться до Хасавюрта. В воздухе искрилась дождевой пылью и играла радугой легкая изморось. Встречный сырой ветер продирал до костей. Миновали несколько блокпостов, оборудованных как маленькие игрушечные крепости. Окопы, дзоты, мешки с песком, бетонные блоки, зарывшиеся по макушку БТРы. Вырубленные подчистую деревья вокруг, чтобы не могли укрыться в «зеленке» снайперы или группы боевиков. Все подходы каждую ночь тщательно минируются, ставят растяжки и сигнальные мины. Утром саперы их снимают, чтобы своих не отправить к праотцам. А там, где поработал «Град», лишь обгорелые обрубки стволов и выжженная перепаханная земля. На обочинах дороги кое-где попадались остовы искореженной сожженной бронетехники, некоторые нашли здесь последний приют еще с прошлой чеченской кампании.
Неожиданно, с пригорка шквал огня из гранатометов и пулеметов полоснул по колонне, головной и замыкающий БТРы вспыхнули как факелы. Из замаскированных укрытий пристрелянные пулеметы кинжальным огнем сеяли панику и смерть. Колонна развалилась прямо на глазах. Грохот гранат, отчаянные крики, нечеловеческие вопли раненых, автоматная бешеная трескотня, взрывы боекомплектов, все слилось в сплошной кромешный ад.
Шилов примчался, как только узнал о трагедии, разыгравшейся под Аллероем.
— Миша, Лене не говори… — с трудом шептали потрескавшиеся бледные губы.
— Коля, все будет хорошо, — успокаивал Шилов друга, держа его черные от гари пальцы в своих сильных ладонях и вглядываясь в серые неподвижные глаза с опаленными ресницами.
Николая увезли в операционную. Капитан, расстегнув отсыревший бушлат, подошел к окну в конце коридора, где курила группа раненых. Прикурил. До погруженного в горькие думы Шилова долетали обрывки разговора.
— Под станицей Степной во время разведки боевики накрыли его группу минометным огнем…
— Ну, думаю, кранты! Не знаю, каким чудом, тогда вырвались из той переделки…