Золотой выстрел

— Ладно, роли это не играет. Давай так, я вас сведу на спор. Постреляете. Я погляжу…

Мисюра недовольно поморщился.

— Охотник, еще не значит снайпер.

— Почему? Он белку бьет только в глаз. Шкуру никогда не портит.

— У меня есть солдаты, которые в глаз бьют полевых мышей, когда выходим на стрельбище. Но в снайпера я их не зачисляю. Попасть с двадцати метров в такую цель — дело тренировки.

— Почему с двадцати?

— Потому что уже с пятидесяти мышиный глаз не разглядишь. А снайпер начинается с двухсот метров. А может с четырехсот.

Олег с детства помнил рассказ деда-фронтовика, который был снайпером и однажды за свою меткость чуть не попал под суд.

Уже после войны группа, в которой состоял и его дед, проводила занятие на стрельбище в глухой даурской степи. Вдали, на границе полигона стояла вышка оцепления. На вышке торчал изнывавший от безделья солдат. Он следил, чтобы посторонние не забрели в зону огня, но посторонних в тех местах отродясь не водилось. И солдатик маялся, не зная куда себя деть. Топтался, переходил с места на место. То смотрел по сторонам, то свешивал голову вниз и поплевывал с высоты.

В какой-то момент солдат встал так, что его согнутая нога вылезла за ограждение смотровой площадки, и сапог с большим каблуком повис над пустотой.

Дед Мисюры — Евгений Иванович — в те годы еще молодой человек как раз разглядывал местность через оптический прицел винтовки и вдруг сказал: «Срезать ему каблук, что ли?»

Все снайпера были фронтовиками и знали цену меткому выстрелу. Кто-то сказал: «Слабо».

Как всегда любое столкновение самолюбий разжечь бывает проще, чем пригасить.

— Подумаешь, дело!

Мисюра-дед взялся за винтовку. Лейтенант Карплюк — командир группы снайперов и ухом не повел. Фронтовые привычки еще глубоко сидели в людях и преодолеть их могло только время.

Мисюра лег и вогнал в ствол патрон. До цели было не менее трехсот метров. Прикинул куда и с как гнется бурьян. Оценил на глаз силу ветра. Подкрутил винты наводки. Сдвинул каретку с сеткой прицела так, чтобы учесть возможные отклонения пули. Совместил прицельный пенек с центром объектива. И аккуратно повел указательным пальцем спусковой крючок на себя.

Дело— то привычное…

Стукнул выстрел, но на него не обратили внимания. Все следили за поведением часового на вышке. А тот вдруг резко подскочил на месте, уронил карабин, который держал в руках, запрыгал на одной ноге, как пацан, игравший в классики…

Скандал потом был великий. Долгое время начальство даже не знало как определить событие. Если квалифицировать его как чрезвычайное происшествие, то надо было докладывать по команде снизу вверх, и затем ждать как сверху вниз на всех посыплются синяки и шишки.

Провели следствие. Капитан-дознаватель долго мурыжил Мисюру-деда, задавая тому дурацкие вопросы вроде:

— А если бы вы попали не в каблук, а в ногу?

Злосчастный, стоптанный набок каблук при этом как вещественное доказательство лежал перед следователем на столе.

— Как это в ногу? Я целился в каблук.

— Там расстояние двести метров. Чуть ошибся, и пуля пошла бы выше.

— Но я же попал?

Короче, случившееся квалифицировали как разгильдяйство. Лейтенанту Карплюку влупили выговор. Старшего сержанта Мисюру сплавили с первой же партией тех, кого демобилизовали в запас. Дед этому был страшно рад. Он и без того оттрубил семь лет вместе с войной и срочной службой.

Позже, став постарше, дед оценивал свою меткость более точно, чем в самом начале: «Ну и мудила я был в те годы…»

Внука искусству стрельбы дед учил по своей методе. Работавший егерем охотхозяйства, дед Евгений Иванович имел карабин с хорошей оптикой. Он уводил Олега подальше от деревни к заброшенному кирпичному заводу. Одну из глухих стен здания они обклеили старыми газетами и в центре нарисовали мишень. Черный круг размерами с голову человека с расстояния в двести метров выглядел не больше яблока. Только оптика, скрадывая расстояние, приближала цель, и делала ее достаточно удобной для прицеливания.

Первый выстрел дед разрешил сделать внуку. Поскольку Олег давно и весьма метко стрелял из тульской малокалиберки, он взял карабин в руки с уверенностью бывалого стрелка. Лег поудобнее. Приклад поплотнее вжал в плечо, чтобы не ощутить сильного удара отдачи. Подвел марку прицела под нижний срез черного круга и нажал на спуск. Положил карабин и доложил деду:

— Готово.

— Дуй к мишени, — приказал дед. — Ищи дырку.

Олег побежал к цели вприпрыжку. Он ни на мгновение не сомневался, что попал. Каково же было его разочарование, когда обнаружил пулевую пробоину в кирпичной стене метрах в полутора от черного круга и ниже его примерно на полметра.

— Попал?

Дед в нулевом результате не сомневался, но считал необходимым спросить.

Олег замахал руками и показал точку, куда впилась пуля.

— Отойди в сторону, — крикнул ему дед, — и стой. Я стрельну.

Он конечно понимал, что будет чувствовать внук, оказавшийся на линии мишени, но считал, что только такие острые ощущения прививают человеку смелость и стойкость.

Олег отошел в сторону и встал, прижавшись к стене. Страха он не ощущал — слишком велика была его вера в меткость деда.

Евгений Иванович опустился на колени, потом улегся, прицелился.

Щелчок свинца о стену и звук выстрела долетели до ушей Олега одновременно. Он тут же бросился к цели, втайне надеясь, что пуля хоть немного уйдет в сторону от центра. Но тайной надежде не суждено было сбыться. Дырка, присыпанная красным порошком битого кирпича, красовалась точно в середине черного круга…

В двенадцать лет Олег Мисюра уже стал классным стрелком. Он обладал прекрасным глазомером, научился достаточно точно определять силу ветра, температуру воздуха и вносил в прицел поправки, которые учитывали все, вплоть до деривации, которую вызывает вращательное движение пули.

В училище снайперского оружия Мисюра не изучал и огня из него не вел. В армии строго дозируют знания и боевое умение. Начальство точно знает, что необходимо каждому офицеру или солдату по роду его занятий. И только став офицером, Мисюра сам создал для себя условия совершенствоваться в снайперской стрельбе, которая во многом отлична от стрельбы спортивной.