Чеченский разлом

Огонь, морские волны, набегающие на берег, и степной ковыль, волнуемый ветром — это стихии, на которые человек может смотреть не уставая. Их игра и движение умиротворяют душу, навевают думы о красивом и вечном.

От костра веяло теплотой и сухостью. А со стороны гор, к которым сидевшие у огня люди были обращены спинами, веяло холодом снеговых вершин. Их не было видно в этих местах: Главный кавказский хребет лежал чуть южнее, но его ледники во многом определяли здесь и погоду и климат.

Где— то в стороне от стоянки в лесу недовольно ухала ночная птица. Но в её крике не слышалось тревоги. Она просто жаловалась на свое одиночество.

Новая обстановка взбудоражила всех и никто не собирался спать. Говорили о пустяках, не касаясь дел завтрашнего дня. Пикировались между собой.

— Ты долго служил погранцом? — спросил Бритвина Таран.

— Пятнадцать, — ответил тот.

— Суток? — спросил Таран с невинным удивлением.

— Пошел ты в шойгу!

— Никак не пойму, — продолжал допрос Таран. — Как ты мог оставить границу? Теперь все мы волнуемся, на замке она или нет?

— Что за вопрос? Уходя, я лично закрыл замок.

— Ключ в надежных руках?

— Зачем? Я его закинул подальше. Для надежности.

Разыграть и раззадорить Бритвина оказалось не так-то просто и Таран прекратил напрасные усилия.

Некоторое время все молчали. Потом, лежа на спине и глядя в небо, заговорил Бритвин.

— Неужели где-то там среди этих звезд могут быть наши братья по разуму?

— Если во Вселенной есть настоящие разумные существа, — сказал Резванов, — то вряд ли они когда-то признают нас братьями.

— Это почему? — голос Бритвина прозвучал с нескрываемой обидой и недоумением.

— Потому что в поведении человечества очень мало разумного.

— Открылась бездна, звезд полна, звездам нет счету, бездне дна, — продекламировал Резванов.

— Сам сочинил, или как? — спросил Столяров.

— Или как, по фамилии Ломоносов.

— А я поэзию не признаю, — сказал Таран. — Лютики-цветочки. Это не для солдата.

— Точно, — тут же согласился Резванов. — Это ещё у гитлеровцев был такой стиш. «Если ты настоящий солдат, если ты со смертью на „ты“, улыбаясь пройди через ад, сапогом растопчи цветы».

— Зачем ты так? — обиделся Таран. — Я о том, что мне стихи не задевают душу. Вот песни — другое дело.

— Значит ты хороших поэтов никогда не читал.

— А ты читал, так?

— Хочешь послушать?

— Ну.

— Тогда ляг на спину и смотри в небо.

— Ну, лег.

Таран устроился на твердом ложе, подложил руки под голову.

Небо над ними, по южному черное, сверкало льдистым блеском множества звезд. От края до края широкой лентой его перепоясывал Млечный путь.

Резванов начал задумчиво, неторопливо, с чувством произнося слова:

Шевельнулся и приподнялся на локте Бритвин. Стал прислушиваться.

Лежавший поодаль Ярощук встал, подошел к костру и присел у огня.

Таран тоже поднялся и молча сел рядом с Ярощуком,

Резванов замолчал.

— Слушай, — сказал Таран, скрывая смущение, — Кто это написал?

— Поэт написал. Ярослав Смеляков.

— Будто про нас.

— Хорошая поэзия всегда про нас.

— Не скажи. У каждого времени свои чувства. Когда это написано?

— В сороковом году.

— Брось ты! Не может быть!

— Почему не может? В конце тридцатых годов он отмотал срок в сталинских лагерях. Умер в семьдесят втором.

— Баб-эль-Мандеб! — сказал Бритвин с восхищением. — И много у него стихов?

— Какая разница, — заметил Резванов, — много или мало? Можно написать одно настоящее стихотворение и считаться поэтом…

— Вернемся с дела, — произнес Таран задумчиво, — запишу это и выучу для души.

— Нет уж, — сказал Резванов, — коли учить, так сейчас и начинай.

— Если я заболею, — продекламировал Таран запомнившееся, — к врачам обращаться не стану… Потрясно. Особенно про Млечный Путь. Лучше не скажешь…

— Почему? — возразил Ярощук. — Был такой поэт Серей Орлов. Он ещё во время войны написал о солдате так:

— Все, мужики, вы меня добили, — сказал Таран обречено. — Сколько умников заставлял умолкнуть, когда болтали о поэзии… и вдруг… Ладно, давай дальше.

— Это тоже выучу, — сказал Таран, прерывая общее молчание. — А теперь ложитесь. Я подежурю. Все равно теперь не засну. Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат! Надо же, как в душу выстрел! Все, всем спать!

Утро обозначило свой приход появлением серой полосы за гребнями дальних гор. Но этого сигнала оказалось достаточным для пробуждения природы. Совсем рядом, но где именно, Бритвин не видел, задолбил, застучал клювом по гулкому дереву дятел. В кустах, перессорившись между собой, надрывались назойливым щебетом невидимые пичуги.

На небе ещё догорали наиболее яркие звезды, а с востока в долину вползал рассвет. Бритвин почесал колючку волос, которые быстро превращались в рыжую бороду, зябко повел плечами и пошел собирать ишаков. Умные животные, должно быть инстинктивно предполагали, что где-то рядом в этих горах могут бродить хищники и потому не уходили далеко от места, на котором люди расположили бивак. Ишаки бродили по росистому лугу рядом с опушкой леса, нисколько не прельщаясь буйными травами, которые росли на дальних склонах.

Бритвин, охотно принявший командование над вьючными животными, первым делом решил дать им всем клички. Долго думать не стал. Еще в вертолете он объявил о крестинах.

— Запоминайте, называю транспортную команду по месту в строю слева направо: Дудай, Басай, Хоттаб, Радуй.

— Отставить! — прервал его Полуян. — Ты бы этому транспорту сперва под хвосты заглянул. Сдается мне, что Хаттаб — девица.

Все дружно грохнули.

думать не стал

— Не спорю, — согласился Бритвин. — Пусть она будет Хаттабочкой.