Страница 41 из 79
– Я знаю, – глаза Чичхоха мечтательно замерцали. – Ты привез мне настоящее развлечение! Заканчивай свою операцию прикрытия – и прилетай ко мне. Будем расставлять сети!
Ты обойдешься без меня, старый плут, подумал Домби Зубль. Этой ночью я буду просто спать.
Третья копия оказалась куда самостоятельнее первых двух. Переключив сознание, Домби Зубль увидел свою руку – черную, металлическую, усеянную острыми шипами, – мертво сцепившуюся с точно такой же рукой широченного гуманоидного робота. В локте у ближней руки что-то щелкнуло, и она рухнула на стол под бешеные крики стоявших вокруг роботов.
– Твоя взяла, – услышал Домби Зубль свой механический голос. – Сто пятьдесят тысяч эйков. И по тысяче сверху за каждого разобранного!
– Да тогда мы все разберемся на части! – взревел противник Домби Зубля.
– Ты не понял, – усмехнулся Домби Зубль. – За каждого разобранного, независимо от того, ваш он или не ваш.
– Да мы их там знаешь сколько накрошим? – развел руками предводитель Черных роботов. – Точно за каждого платишь?
– За каждого, Сахманбрад, – кивнул Домби Зубль. – Только учти, с самим Пророком лучше не связываться.
– Да ну? – клацнул челюстью робот. – Откуда знаешь?
– Встречался, – Домби Зубль откинул плащ и продемонстрировал левую руку – смятую, перекрученную, с торчащими наружу несущими стержнями. – Это он голыми руками. Короче: разбирайте только своих!
Глава 10.
Пацифист
Третьей мировой войны не будет. Но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется.
1.
Артем Калашников проснулся и сразу же понял, что вставать в такую рань – сущий идиотизм. Глаза слипаются, руки-ноги только и мечтают, что на другой бок перевернуться, в голове крутится совершенно не к месту прерванный сон…
Пока Калашников уговаривал себя таким образом, по телу прокатилась холодная бодрящая волна, и от сна остались только приятные воспоминания. Звездная Россия, усмехнулся Калашников; организм работает не то что как часы – вместо часов.
Он выпрыгнул из постели и потянулся всем телом, совершая короткую, но вполне эффективную утреннюю зарядку. Восемь галчей, что по-земному означает четыре часа утра; самое спокойное время в расписании Звездного Пророка. Ну что ж, решил Калашников, перебираясь в кресло; раньше сяду – раньше выйду. От этих спонков чего угодно можно ожидать, даже полной трансформации личности. Так что свободные часы лучше оставить на после просмотра.
– Запускай, – скомандовал Калашников домашнему компьютеру. – Сначала обучалку, конечно.
Спальня плавно погрузилась во мрак, и перед Калашниковым повисло бесформенное белое облачко. Нечто, произнес невидимый голос на безупречном русском языке. Издалека начинает, подумал Калашников; впрочем, в любом языке самый главный глагол – это «быть». Облачко погасло, оставив после себя смутное ощущение присутствия; «ничто», сообщил невидимый голос. Облачко появилось вновь, начало мерцать и менять форму; «существование», обозначил этот нехитрый процесс все тот же голос. Калашников наморщил лоб, уловив в изложении что-то смутно знакомое по институтскому курсу философии. Облачко вернулось в исходное бесформенное состояние, и голос произнес слово на незнакомом Калашникову языке – «энем». Рядом с облачком появилась надпись из трех незнакомых, но четко отличавшихся друг от друга значков. Ну слава Богу, перевел дух Калашников; язык – алфавитный, значит, усвою без проблем. Непонятно только, зачем эти «нечто» с «ничто»; кодировали бы напрямую «нечто-энем», не пришлось бы сто шестьдесят часов тратить.
Уже к исходу первого субъективного часа Калашников понял, что учит вовсе не язык. То есть, конечно, язык спонков в его звуковой и письменной форме автоматически оставался в памяти – но главное, чему учил Калашникова хитроумный модуль, заключалось совсем в другом. Модуль учил думать, причем думать совершенно особым, строго формальным и в то же время удивительно гибким способом. Вместо облачка перед Калашниковым стали возникать куда более сложные предметы – звезды, планеты, тектонические разломы, диковинные звери, эрэсы неизвестных цивилизаций, – и каждый раз им соответствовали одни и те же высказывания, отличавшиеся друг от друга буквально несколькими слогами. Калашников с удивлением обнаружил, что между разумным существом и планетой имеется значительно больше сходств, чем различий, а рост галактических империй удивительно напоминает образование облаков. В середине третьего часа Калашников уже не осознавал, на каком языке идет комментарий к иллюстрациям – так захватил его поиск сходств и различий в самых разнородных процессах. К двенадцатому часу Калашников неожиданно для себя перехватил инициативу и сам предложил модулю предмет для анализа: земную цивилизацию двадцатого века. Модуль ответил согласием – что Калашникова нисколько не удивило, спонки должны были знать, кому они посылают черный контейнер, – и вот уже смутное белое облачко превратилось в полупрозрачный земной шар, пронизанный разноцветными нитями и светящимися полями. Разобравшись с Землей, Калашников щелкнул пальцами и нарисовал на мысленном экране Галактику – модуль принял вызов, засыпал Калашникова непонятными словами и расчеркал большую часть Галактики длинными строчками текста.
Сто шестьдесят субъективных часов пролетели для Калашникова как одна минута. Даже услышав от модуля «алом масури» – «все сделано» – Калашников все еще пытался задавать вопросы. Однако модуль молчал, и ему пришлось возвращаться в реальный, хотя и основательно подзабытый мир.
Десять галчей, машинально отметил Калашников, открыв глаза. Кажется, утра.
Он усмехнулся своей последней мысли – в Галактике не существовало понятий «до и после обеда», галчи считались от первого до сорок восьмого, с утра до вечера, к тому же далеко не все планеты имели синхронизированный с галактическим период обращения. Ладно, кое-что еще помню, отметил Калашников. Ай да спонки, ай да банда философов. Если они столь же сильны, сколь и умны…
– А вот сейчас и посмотрим, – усмехнулся Калашников. – Ну-ка, включай письмо!
Письмо-то у нас с просьбой о помощи, напомнил себе Калашников. Умище умищем, а что-то у них, голубчиков, такое случилось, что без Звездного Пророка не обойтись. Значит, и я на что-нибудь сгожусь.
В сгустившейся темноте перед Калашниковым раскинулась звездная спираль, в которой он без труда узнал родную Галактику.
– Приветствую, шестьсот двадцать третий, – услышал Калашников незнакомый, но явно живой голос. – Я сто сорок второй, свяжись со мной, как только прочитаешь это сообщение. Мне нужна твоя помощь. Мои владения находятся возле Ядра, а там происходит что-то странное.
Что там может быть странного, подумал Калашников. Ядро, в центре здоровенная черная дыра, вокруг – миллиарды энергосистем Федерации. Космический Днепрогэс, ничего больше.
Галактика двинулась навстречу Калашникову, разлетелись в стороны спиральные рукава, Ядро заполнило комнату, и сквозь мельтешение бесчисленных звезд засиял аккреционный диск Центральной Дыры. Несколько сотен близлежащих энергосистем, распахнув на полнеба приемные паруса, ловили исходящие от Дыры потоки энергии, бросая длинные тени сквозь вращающееся вокруг Дыры облако газа. Зрелище напомнило Калашникову увиденную краем глаза столицу Дэвна – та же самая преисподняя, только не в багровых, а в ослепительно белых тонах.
Изображение сдвинулось чуть в сторону, показав обитаемую систему, находящуюся в опасной близости к бушевавшему вокруг Центральной Дыры океану света.
– Это твоя планета? – спросил Калашников, привыкший к ответам обучающего модуля. Однако письмо оказалось куда менее интеллектуальным.
– Гамарг, – сказал Сто Сорок Второй. – Самый близкий к Ядру обитаемый мир. Два сеза назад он был объявлен запретным, а в прошлом месанте фрактальная сеть опутала все внутренние пространства Ядра. Отныне ни один корабль не может приблизиться к Ядру ближе, чем на пятьсот световых сезов. Мои зонды-автоматы исчезли, мои лучшие агенты в Федерации пропали без вести. Мое собственное расследование привело меня на край гибели: боевые роботы федерации открыли огонь без предупреждения. Мне удалось узнать только одно: блокада Ядра осуществляется на основании Федерального закона о банковской тайне.