Страница 2 из 6
Я совсем расстроился. Солнышко светит, небо голубеет, тротуары блистают и даже сирень клубится пышными бело-лиловыми облачками, не расточая аллергического амбре — а настроение всё паршивее. Недаром утром упустил кофе. Мои дурные предчувствия нередко воплощались сначала в лужицы сбежавшего напитка, горчили в чашке и пахли пережженной кофейной гущей.
Прогулка обычного благотворного действия не возымела. В НИИ я вошёл, так и не отделавшись от тлетворной хандры.
Не покинула она меня и, когда мы с Анатолием, ведущим программистом проекта, переступили порог приёмной в городской Думе. Навстречу нам поднялась Истра.
— Три раза уже спрашивал, — сообщила она, хмуря тонкие брови. — На председателя Комитета Образования наорал. Носом ткнул, где сокрыты средства, которые планировали пустить на учебный космосимулятор. Тот едва ноги унёс.
— Но заначку-то верно вычислил? — осведомился Толя, всегда доверявший только цифрам.
— Вернее не бывает. — Истра с трудом подавила смешок.
— Тогда не мути воду! Аналитика в порядке, стало быть, в порядке и наш Проша.
— Прохор Прохорович, — Истра тронула сенсорную панель селекторного визуализатора — Никешин и Крутиков здесь.
— Пусть заходят, — тут же отозвались из кабинета.
В роли секретаря городского главы свою жену я всё ещё видеть не привык. Не привык, и что величает она меня здесь отстранённо, по фамилии, словно не отмечали мы с ней недавно серебряную свадьбу. Постучавшись, мы с Анатолием прошли в просторный кабинет.
За большим столом сидел благообразный мужчина в годах — седой, пышноволосый, с высоким лбом, кожей чуть тронутой бронзовым загаром. Глаза пронзительные, сине-серые. Харизматичен, но располагает и внушает доверие. Проша имел ту внешность, под которую старались подогнать образ своих заказчиков имиджмейкеры всех времён и народов.
— Ждал, ждал! — Прохор Прохорович блеснул крупными зубами.
— Были кое-какие уточнения, — объяснил опоздание Анатолий и, не глядя на хозяина кабинета, направился к стене за его спиной. Открытые щиты явили миру оборудование всех возможных конфигураций. Датчики сверкали, фиксируя острейшие реакции. Судя по всему, мэр нуждался в моральной поддержке.
Я уселся в кресло напротив и доброжелательно осклабился.
— Значит, дожили до светлого дня?
— Вот только перед рассветом вы мне устроили такие тёмные времена, что выть хотелось! — Сразу накинулся на меня Прохор. — Абстрактное мышление в той или иной степени свойственно всем представителям рода человеческого. А вы лишили меня этой способности.
— Ничего мы тебя не лишали, — огрызнулся я. Устал отбиваться от его наскоков. — По структуре и возможностям ты ничем не отличаешься от обычного человеческого мозга. Наш коллектив сработала на ять. За чужие решения мы ответственности не несём.
— Знаю, — отступил Прохор Прохорович. — Извините, нервы.
— Ничего. Вполне здоровая реакция. Не каждый день приходится полностью менять… — хотел ляпнуть «режим функционирования», но уж больно по-человечески трепетал сейчас Проша — образ жизни, — закончил я. — Главное, чтобы включение такого количества дополнительных функций не повлекло за собой снижение аналитических способностей. Тогда эксперимент придётся прервать.
— Ярослав Авангардович, — Прохор сморщился — вы же знаете, сколь малая часть моих аналитических способностей задействована сейчас. Думаю, небольшие отступления никак на них не скажутся. К тому же, — мэр потупился — вы зря полагаете, что живопись не связана с аналитикой. Я вывел формулы, описывающие алгоритм создания шедевров. Язык цвета… его можно описать довольно точно! Положите на холст два оттенка — это вводные данные. Итог — в общем-то, предсказуемая эмоциональная реакция. Рассчитать можно всё!
— Алгоритм создания шедевров? — Я недоверчиво крякнул. Проша моё сомнение истолковал правильно.
— Вот именно! — воскликнул он. — Это не то. Не то, понимаете?! Технику Врубеля или Чюрлениса возможно просчитать, их интуицию — никогда. Лишённый абстрактного мышления, я не умею прочувствовать их полотна в полной мере. Это моя золотая мечта! Я анализирую факты, как никто, но я не способен улавливать неуловимое. Я неполноценен.
Опять Проша оседлал любимого конька. Всякий разговор он умудрялся свести на живопись и свою неполноценность. Откровенно говоря, я скучал. Жалобы эти слышал сотни раз. Отчасти даже сочувствовал, но помочь ничем не мог. Раньше не мог. Но сейчас-то явился, чтобы сделать Прошину жизнь многоцветней. С чего же снова мне достаются одни упрёки?
— Не будем повторяться, — прервал я его излияния. — В новом режиме ты начнёшь действовать полноценней любого биологического мозга. Здесь, — я показал Прохору чип — информация по нашим последним разработкам. Изволь обозреть.
Я подошёл к считывающему устройству и ввёл чип. Спустя секунду Прохор Прохорович сделал вывод.
— Ассемблеры обслуживают мозг в целом и, следовательно, включают все его функции.
— Точно. Наночастицы действуют по принципу всё или ничего. Допустим, в медицине они уже сегодня используются как панацея. В них заложена программа поиска и устранения патологических процессов в организме. В связи с бесконечно малыми размерами, преград для ассемблеров не существует. Они беспрепятственно проникают в молекулы любых веществ и тканей. При помощи ассемблеров невозможно лечить отдельно взятые системы или органы — к эталонному здоровью приводится организм в целом.
— Но я не болен! — растерялся Прохор. Бедняга в отсутствие абстрактного мышления не умел не только фантазировать, но и проводить параллели. Даже самые примитивные.
— Я хотел сказать, что помещённые в тебя ассемблеры включат режим стопроцентного функционирования. Взаимодействие нейронов будет каноническим. Нам больше не придётся подавать электрические импульсы, и «оживлять» клетки. За нас это сделают отвечающие за здоровую деятельность всех систем ассемблеры. И никаких энергозатрат! Ты избавишься от процессоров и прочего оборудования.
— Я буду свободен, — заключил Прохор. Его глаза блеснули.
— А говорил, мечтать не умеешь, — я расплылся в улыбке. — Смог же представить!
— Анализирую излагаемые факты, — признался мэр. — Фантазировать я, действительно, не могу.
— Ну, что, отключаю? — Истомившийся Анатолий давно топтался у голографа.
— Давай, — кивнул я.
Образ седовласого красавца исчез. Осязаемая голографическая картинка погасла. Перед нами в прозрачном ящике покоился человеческий мозг.
— Всё нормально? — полюбопытствовал мозг, когда я подключил к порту капсулу с разведёнными в физрастворе ассемблерами.
— Не сразу Москва строилась, — хмыкнул я, обращаясь к микро-динамикам.
Годами мы бились над преобразованием импульсов искусственного мозга в речь. И победили — неокортекс заговорил. Проша оказался крайне болтлив. К счастью, говорил он, преимущественно, по делу. Вот только мы, простые смертные, были не в силах переварить тот объём информации, который в доли секунд обрабатывало наше творение. Откровения неокортекса записывали на носители и вникали в них всем миром с чувством, с толком, с расстановкой.
Скоро из Центра поступило распоряжение испробовать премудрость взращенного интеллекта на руководящей должности. Прошу назначили мэром. Разумеется, о замысловатом происхождении нового городского головы знали лишь посвящённые. Мэрство неокортекса стало беспрецедентным экспериментом.
Отключить некоторые центры рукотворного мозга решили на государственном уровне почти сразу — больно уж накладно обеспечивать неокортекс электроэнергией. Каждый нейрон по функциональности и энергозатратности был сравним с мощным компьютером, а в неокортексе их насчитывались миллионы. Тогда-то Проша и лишился возможности абстрактно мыслить. Мы не очень роптали. Современный человек использует мозг на каких-то пять процентов. Прохор и так перещеголял любого из нас в разы. Всякую получаемую информацию обрабатывал в тысячные доли секунды и тут же выдавал оптимальные решения. Всё на благо родного района! Каюсь, забегали к Проше и мы, учёные всех мастей. Между делом наш умник сводил результаты сложнейших наблюдений и делал сверхточные заключения. А интуиция, фантазии… Да, что фантазии — не каждый живой-то мозг способен воспарить над прагматикой.