Страница 27 из 29
Анна Викторовна колыхнулась у двери.
— Добровольное для тех, у кого сознательная дисциплина. А для тех, кто не дорос до неё, мы применяем добровольно-обязательный метод.
— Как у кошки с воробьём, — сказал Климов.
— Что-что? — Анна Викторовна устремила в глубину класса настороженный взгляд. — Ну-ка объясни.
Климов охотно объяснил:
— Кошка поймала воробья и говорит: „С чем тебя есть? С уксусом или сметаной? Выбирай добровольно…“
— Завтра ко мне с отцом! — распорядилась Анна Викторовна.
Класс притих. Отец Климова в прошлом году разбился в автомобиле.
Климов слегка побледнел, но ответил прежним тоном:
— Никак невозможно. Отца нет.
— В таком случае с матерью, — не дрогнув, потребовала Анна Викторовна.
— Тоже невозможно. Она в командировке.
— С кем же ты живёшь?
— С бабушкой, — вздохнул Климов.
— Вот и прекрасно.
— А бабушке восемьдесят два года, — поспешно предупредил Климов. — Она уже не боится директоров.
— И ты, видимо, тоже? — язвительно поинтересовалась Анна Викторовна.
Климов сокрушённо покивал:
— Мама говорит: я весь в бабушку.
— „Неуд“ по поведению за всю неделю! — распорядилась директор. — Ева Петровна, не забудьте…»
Директор — новая, только эти две недели в школе и находится. Она могла и не знать, что у Климова погиб отец, как не знала и фамилий его и Кирилла. Хотя я убеждён, что во-первых должно быть досье каждого класса и каждого ученика, заглянув в которое любой педагог, а директор и завуч тем более, смог бы уразуметь ещё перед визитом в данный класс, с каким подлежащим его педагогическим воздействиям материалом ему придётся иметь дело. Это ни в коей мере не снизило бы его авторитета, а напротив того — повысило бы его, сделало бы его действия более безошибочными. А во-вторых — за то, что показалось достойным наказания в данный день и на данном уроке снижать поведение за неделю в целом?! Тут не ювелирная, даже не топорная работа так называемого директора, то есть самого старшего педагога в данной школе, а размахивание кувалдой имеет место. Но суть дела даже не в этом, а самой реакции на то, что Климов осмелился расшифровать демагогическую фразу, прикрывавшую незаконное изъятие дневников у не желавших идти на хор. «А нам, педагогам, без демагогии нельзя»…
Но и вся история с хором — только прелюдия. Беглецы с хора скрывались в учительском гардеробе, а там у студентки-практикантки исчез кошелёк со стипендией. Об этом ещё не было известно дежурному учителю Александру Викентьевичу, но это не помешало ему у всех задержанных проверить карманы. «Потому что уже были грустные случаи, когда пропадали деньги и вещи. И никто не может терпеть, чтобы этот позор продолжался», — объяснит классный руководитель Ева Петровна. Логично? Вспомним щедринское обращение в «Игрушечного дела людишках» к «Мздоимцу»: «Слушай, Мздоимец! Что ты не понимаешь, что значит правда, — это мы знаем. Но если бы, например, на пироге у головы кто-нибудь разговор о правде завёл, ведь и ты, поди, сумел бы притвориться: одною, мол, правдою и свет божий мил?» И Мздоимец пронзительно и радостно подтвердил, что сумел бы. Сумела бы и Ева Петровна прочесть доклад о взглядах Макаренко — это уж несомненно. А вот в «Педагогической поэме» Макаренко рассказывает, как в результате жалоб окрестных селян, которых грабили несомненно колонисты и которым он глубоко сочувствовал, на колонию налетел взвод конной милиции и попытался устроить повальный обыск, не имея на то ордера. Макаренко потребовал от командира взвода немедленно убираться, заявив, что будет препятствовать обыску силой. Потому что из-за нескольких воров и бандитов ставить в униженное положение всех колонистов он позволить не мог. Портреты святого покровителя советских педагогов висят во всех учительских, и в этой школе тоже должны висеть, это норма, но карманы здесь проверяют поголовно у всех, кто подвернётся дежурному педагогу, а классный руководитель это оправдывает. Это тоже норма. Здесь. Только ли здесь?..
Когда Кирилл отказался показать карманы — Александр Викентьевич отобрал у него портфель, так что теперь без унизительного объяснения с ним Кириллу не бывать на уроках черчения, которое Александр Викентьевич успел с первого урока сделать ненавистным для Кирилла. Пробы на данном педагоге ставить негде, но в этой школе он «на коне», как жандармы в хортистской Венгрии. Упомянутое мною выше «запрещение рукоприкладства», доведённое в Москве до абсурда, несомненно родилось в результате деятельности таких вот Александров Викентьевичей, которые смотрят на школьников, как смотрели на матросов в соболевском «Капитальном ремонте» офицеры: «Или мы их раком поставим, или они нас за борт спустят». Сразу виден «истинно-советский» в сталинском понимании подход к воспитанию подрастающей смены. Вспомним Ангелину Никитичну в «Дорогих моих мальчишках», которая сочла своим долгом изъять у мальчишек карманные зеркальца и сигнализировать об этом странном явлении высшей городской власти — она была из первых выпусков этой затопившей нашу школу педагогической мрази, а здесь её идейный последователь резвится.
И, видимо, выход и впрямь в если не «спуске за борт», то уж наверняка в вывозе их из школы на тачках силами самих ребят. Мы ещё встретим в сказке «Ковёр-самолёт» завуча с такими же взглядами на школьников, как на пока ещё не пойманных, но несомненных преступников. Одного такого монстра, как Александр Викентьевич, для школы хватило бы, но классная руководительницца его безоговорочно поддерживает, а директорша ни словом не осудила. Но будь в наличии только этот конфликт — легко было бы его решить. Однако буквально через несколько минут выяснилось, что деньги-то и впрямь были украдены. Правда, никто в школе не попытался уточнить — сколько тех денег пропало. Раз практикантка получила сорок рублей стипендии, то ясно. что и украли все сорок… А было всего четыре рубля — видать, плохо держатся деньги у наших практиканток… Вообще-то кража есть кража, но раз уж начальство развило такую бурную деятельность, то могло бы и узнать, из-за чего именно шум поднят. Могло бы… А зачем?
«Не будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая вина виновата!» Ведь и в «Валькиных друзьях и парусах» расправу над Валькой производят, так и не попытавшись выяснить, что именно произошло. А просто — виноват ты или не виноват, но раз тебя вызвали и в чём-то (даже не зная — в чём именно) обвинили — покайся. Тогда простят. Или хоть меру наказания снизят… Как у Щедрина в «Орле-меценате» «городовой бляха номер такой-то высмотрел, выхватил и, рассмотрев, простил». И где-то у него же: «Не виновен, но заслуживает снисхождения»… Застегни тогда после порки штаны, встряхнись и беги строить с верящими тебе малышами крепость из песка. А ты упрямишься, ещё что-то там такое нам доказывать смеешь — значит, ты виноват и нет тебе прощения. Исключим из пионеров…
Так и здесь — и для Евы Петровны Красовской (она же «Евица-красавица»), и для директора тоже — всё абсолютно ясно. Директорша позволяет себе сказать при всём классе, что «там, где он (Кирилл) скоро окажется, его остригут как надо». «Там» — в колонии… А ведь понятие «презумпция невиновности» после ХХ съезда КПСС перестало быть «вещью в себе» его узнали слишком многие, чтобы среди них не нашлось хотя бы немногих, способных дать смертный бой любителям прежних порядочков. А Кириллу, об этих порядочках не знающему по молодости лет (ведь живёт он в странное время, когда гнойник выпущен, а причины его появления объявлены не имевшими места и о нём самом говорить тоже не велено, так что о нём знают лишь те, кому однажды зачитали доклад Хрущёва на съезде и спрятали тот доклад в сейфы, запретив его публикацию), даже в голову не приходит, что такие порядочки были возможны в стране, созданной красными конниками, и потому он и такие, как он, оказываются беззащитными против вновь сорганизовавшейся и прущей вперёд культовской сволочи. Но бывает сила и в слабости, в моральной чистоте. Не одного Кирилла, а большинства выросших после ХХ съезда детей, которым внушили, что «всё хорошо, прекрасная маркиза», и что «революция продолжается», причём и книги о революции и её героях выходят, и идеалы её подаются в самом незапятнанном виде. Отметим, что в «Колыбельной для брата» нет разговоров ни о революции Октябрьской, ни о советской истории. Но Кирилл — прямая родня Серёжи Каховского и Генки Кузнечика, а у таких ребятишек завоевания революции — право ходить с гордо поднятой головой и право принимать бой с лезущей откуда бы то ни было сволочью — в крови и в генах. Они ещё есть, такие ребята и девочки, пусть их и мало уже осталось. И они органически не приемлют творящегося в школе — когда понимают (не сразу, к сожалению) — что именно происходит вокруг них. А директорша этого не поняла. Возможно, она обо всём этом и не задумывалась ни разу в жизни — её учили, выучили и отправили учить других, как новый вирус лезет переналаживать механизм самовоспроизводства клетки живого организма, чтобы вместо новой клетки появились вирусы нового поколения. Потому-то ей и не приходило в голову вести себя иначе, чем она повела себя в приведённом выше диалоге с Климовым и в отзыве о Кирилле.