Страница 1 из 2
Игорь Горностаев
Литературный памятник
«Собралась наша компания провести время за приятным журчанием речей в нескончаемой реке знания. Теплый летний вечер. Плащ темноты обзавелся розовой подкладкой из света масляных светильников и парой рваных дыр, проделанных яркими оранжевыми факелами. Но ярче факелов горели огни слов, сияли драгоценней любых жемчужин из сокровищницы султана. Ведь известно всем: мудрая речь собирает слушателей как луна звезды, как янтарь бумажные крохи или как сладкий цветок медоносных пчел. И зовет мудрость на путь благочестия и добродетели.
В тот раз речь повел наш друг аль-Кирон абу Хумор:
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Ночь. Темно-серая предутренняя ночь не отпускала пустыню из своих объятий пугливых. Но перлы звезд уже начинали смущенно меркнуть в преддверии лазурного прилива. Верный утра посланник, прохладный восточный ветер отнюдь не сильный, овевал и нежил утомленных караванщиков, разбивших шатёр на привале перед Насибином. Стреноженные махрийские верблюды паслись невдалеке от колодца. На снятых с бурых и уложенных в круг тюках возлежали купцы, ожидая восхода солнца. Те из них, которые не сомкнули вежды, вели тихи беседы неспешны.
Со стороны лунного лика прибыли еще два путника, которые смогли украсть у ночи целую половину, проскакав до оазиса на быстроногих сыновьях дороги, но утратив вечернюю силу. Позаботившись о своих лягающихся, которые многим милей, чем плюющиеся, прибывшие расстелили попоны на песок и расположились рядом с кругом караванщиков, видно, рассчитывая насладиться парчой и шелком разумных разговоров перед тем, как отдых средь брошенных сёдел сомкнет их глаза, чтобы прогнать зевоту изо рта.
В чаше образованной тюками и в самом деле плескались сливки согласия и мудрости. Той, что свойственна старости седобородой, а вовсе не чернокудрой юности.
Рёк один караванщик, напевом степенным как зачищенный до дыр казан медный:
Тихонько засмеялись караванщики наши, второй рассказчик потянул нить беседы дальше. Голос был его тих и вкрадчив, а рассказ витиеват и примером заманчив:
Послышался поток речей третьего. Как хрустальный бокал битый — голос его. Но голос годам подвластен, увы, так же как волос седине: лишь хной избежать обеленье главы.
На небе пастух попрятал овец, а к пастве земной пришел отец. Караванщики отправились в путь предначертанный, а двое поскакали дорогой обветренной.
Они о той беседе мне рассказали, а я же взял, и поделился с вами».
В юрте пастуха, угнездившейся среди холмов широкой монгольской степи, воцарилась тишина. За белыми войлочными стенами, приветствуя приближение ночи, стрекотали какие-то равнокрылые, наверно, цикады. Издалека доносилось блеянье овец и басовитое бэканье баранов. Степь жила привычной, установившейся веками назад жизнью.
— Вопрос, — все тем же неспешным голосом, наполненным добротой и ласковым внутренним теплом, с которым он читал макаму, произнес пожилой низенький человек, сидящий в центре юрты. — Датируйте время написания произведения.
Тут же юрту наполнил гул сдерживаемых юношеских голосов. Студенты совещались, обсуждали: что ответить преподавателю, принимающему зачет.
А рассказчик, дав им задание, налил в простую глиняную чашку крепкий духовитый чай. И пил маленькими глотками горячую жидкость, обжигающую язык и небо, наслаждаясь ароматным букетом горных трав. Он делал вид, что углублен в прочувствование напитка, но сам прислушивался, кто какую точку зрения отстаивал в мозговом штурме.