Страница 9 из 13
— Что с тобой? — сказала она. — Что с тобой, сердце мое?
Таких ярких уподоблений Грант от нее в жизни не слыхивал.
— Да ладно, ладно, — проговорила она. — Ну-ну, ну не надо. — И потащила сразу горсть салфеток из коробки, стоявшей на одеяле. Это она потому, что у Обри на глаза навернулись слезы. Потекло из носа, и мужчина забеспокоился, как бы не сделаться жалким, особенно на глазах у Гранта.
— Ну вот. Ну вот, — говорила Фиона. Она бы сама ему и сопли вытерла, и слезы; и, вероятно, будь они одни, он бы ей это позволил. Но рядом был Грант, и Обри ей не разрешил. Он лишь как можно крепче схватил салфетку и несколько раз неловко, но достаточно удачно провел ею по физиономии.
Пока он был занят, Фиона повернулась к Гранту.
— Послушайте, а вы, случайно, не могли бы как-то повлиять на здешнее начальство? — шепотом сказала она. — Я видела, вы с ними разговаривали…
Обри промычал что-то, выражая то ли протест, то ли отвращение, то ли просто усталость. И вдруг верхняя половина его тела стала падать вперед, будто он хочет броситься Фионе на грудь. Она чуть не выскочила из постели, поймала Обри и изо всех сил в него вцепилась. Помогать ей в этом муж не счел уместным, хотя, конечно, если бы явственно наметилась тенденция к падению Обри на пол, Грант помог бы.
— Тщ-щщщ, — зашептала на ухо Обри Фиона. — Ма-алень-кий мой, тщ-щщщ… Мы же будем видеться! Как же иначе-то! Обязательно. Я буду приезжать, навещать тебя. А ты меня.
Лицом уткнувшись ей в грудь, Обри вновь издал свое мычание, и тут уж Гранту, как приличному человеку, ничего не оставалось, как только выйти вон.
— Хоть бы уж его жена поторопилась, — сказала Кристи. — Скорей бы забрала его, чтобы они долго не мучились. А то нам скоро ужин разносить, а как ее заставишь что-то проглотить, когда он у нее на шее висит?
Грант почесал в затылке.
— Мне-то как?.. Остаться?
— Зачем? Она же не больна, сами видите.
— Ну-у, составить ей компанию.
Кристи покачала головой.
— Придется им как-то самим это переварить. Почти у всех у них память короткая. Вот: не всегда это так уж плохо.
Кристи вовсе не была бессердечной. За то время, что они общались, Грант кое-что узнал о ее жизни. Мать четверых детей. Где ее муж, не знает, предположительно в Альберте[11]. У младшего сына астма, причем в такой тяжелой форме, что однажды в этом январе он чуть не умер, спасло только то, что она вовремя успела довезти его до больницы, где он попал в палату реанимации. Зависимости от запрещенных препаратов у него нет, чего нельзя с уверенностью сказать о его брате.
С ее точки зрения и Гранту, и Фионе, и Обри еще повезло. Они сумели пройти по жизни, если и забредая не туда, то не слишком далеко. А то, что столкнулись со страданиями в старости, — да ну, это вообще не считается!
Не заходя больше к Фионе в комнату, Грант уехал. По пути к машине заметил, что ветер стал по-настоящему теплым, да и вороны… Зимой они так громко, вроде, не орали. У одной из машин на парковочной площадке возилась женщина в клетчатом брючном костюме, вынимала из багажника складное инвалидное кресло.
Улица, по которой он ехал, называлась Блэкхоукс-лэйн. В том районе все улицы были названы в честь команд старой Национальной хоккейной лиги[12]. За окнами машины тянулась окраина городка, ближайшего к «Лугозеру». Они с Фионой регулярно в этот городишко наведывались, но ориентировались в нем плохо, знали только главную улицу.
По виду домов было похоже, что их строили примерно в одно и то же время, — может быть, тридцать-сорок лет назад. Широкие изгибистые улицы тротуаров не имели: зачем? — в те времена думали, что скоро вряд ли кто-нибудь будет ходить пешком. У Гранта и Фионы все приятели переселились в местечки вроде этого — давным-давно, еще когда у них только начали появляться дети. Сперва за это как бы даже извинялись, общую тенденцию называли «переездом на поляны барбекю».
Но вроде бы и сейчас тут есть молодые семьи. Вот баскетбольное кольцо, приделанное к воротам гаража, вот трехколесный велосипед у крылечка. Впрочем, многие дома имеют вид довольно бледный в сравнении с тем, какой положен нормальной семейной усадьбе, в качестве каковых они строились. Дворы располосованы автомобильными колеями, окна залеплены фольгой либо завешены линялыми флагами.
Съемное жилье. А съемщики — молодые мужчины, все еще холостые, а то и вновь холостые.
Некоторые дома, похоже, когда-то, по мере возможности, содержались на пристойном уровне — теми, кто жил в них с момента постройки: у тех людей были деньги и не было намерения поскорее переселиться в места более престижные. Прошли годы, живые изгороди поднялись в полный рост, а проблему перекраски решил голубенький виниловый сайдинг. Аккуратные заборы и нигде не покалеченные живые изгороди намекали на то, что дети в этих домах, если и были, то выросли и разъехались, и их родители больше не видят смысла в том, чтобы во двор беспрепятственно проникали все сорванцы из ближней округи.
Дом, который, судя по телефонной книге, принадлежит Обри и его жене, был как раз из таких. Ведущая к дому дорожка выложена плитняком, вдоль дорожки посажены гиацинты; уже распустившиеся, стоят как фарфоровые, чередуясь: розовый — голубой, розовый — голубой…
Но нет, с горем Фионе было не справиться. Ей принесут еду, а она не ест, повадилась хитрить, прятать еду в пеленку. Ей было прописано дважды в день дополнительное питье, и кому-то приходилось стоять, караулить, чтобы она все до конца выпивала. Она вставала с постели, одевалась, но потом ничего не хотела делать, так и сидела у себя в комнате. И дефицит двигательной активности быстро сказался бы, если бы Кристи или другая медсестра, а в часы посещений и Грант, не гуляли с ней туда-сюда по коридорам, не выводили на воздух.
Там она сидела под весенним солнышком на скамейке у стены и тихо плакала. Была все еще вежлива — за слезы извинялась, никогда не отвергала предложений и не отказывалась отвечать на вопрос. Но плакала. От плача ее глаза стали красными и помутнели. Ее кардиган (если он был ее) почти всегда бывал застегнут сикось-накось. Стадии, когда перестают причесываться и следить за ногтями, она еще не достигла, но была на подходе.
Кристи сказала, что у Фионы ухудшается мышечный тонус, и, если она в ближайшие дни не пойдет на поправку, придется ей выдать ходунки.
— Но тут вот в чем дело: как только они получают ходунки, они начинают от этой штуки зависеть и перестают гулять вовсе — ходят, только чтобы добраться туда, куда позарез нужно.
— Вы уж постарайтесь, нажмите на нее, — сказала она Гранту. — Попытайтесь как-то ее поддержать.
Но у Гранта ничего не получалось. Фиону он, похоже, начал раздражать, хотя она и пыталась этого не показывать. Возможно, он одним своим видом при каждой встрече напоминал ей о последних минутах с Обри, когда она обратилась к Гранту за помощью, а он не помог.
В том, чтобы напоминать ей — я, мол, твой муж, он тоже большого смысла не видел. В зал, где по-прежнему играли в карты (по большей части все те же люди), она ходить не хотела. Холл с телевизором тоже посещать отказывалась, да и к зимнему саду утратила всякий интерес.
Говорила, что ей не нравится большой экран, от него у нее глаза болят. А чириканье птиц раздражает, да и фонтан шумит, хоть бы выключали иногда.
Насколько Грант мог заметить, ни в книгу про Исландию, ни в какую другую книгу она ни разу не заглянула; вообще книг из дому взяла с собой на удивление мало. В заведении был, между прочим, и читальный зал, куда она приходила просто посидеть и отдохнуть, — может быть, потому, что туда редко кто-либо заходил; если Грант брал с полки книгу и начинал читать ей вслух, не возражала. Но возникало подозрение, что так ей всего лишь проще его вытерпеть: можно закрыть глаза и вновь погрузиться в пучину горя. Потому что если она хоть на минуту с этим горем расстанется, отпустит от себя, вернувшись, оно только больней ее ударит. А иногда Гранту казалось, что она закрывает глаза для того, чтобы спрятать выражение осознанного отчаяния, знать о котором ему и вовсе не стоило.
11
Провинция Альберта в западной части Канады.
12
В НХЛ с 1942-го по 1967 г. играло всего шесть команд, в том числе «Чикаго Блэкхоукс».