Страница 12 из 39
— Вот тебе Господь свидетель (и она указала на образ), если случится беда какая, приходи ко мне прямо… я поставлю тебе тройку таких же лихих лошадей. А для чего вырвал ты у меня топор? — прибавила Прасковья Михайловна.
— Неравно померещилась бы тебе невесть какая напасть… у страха глаза велики, бес лукав… да пришла бы тебе блажь хватить меня топором. Убить бы не убила… где тебе!.. а шкуру бы попортила. Вот тут уж разбойнички сделали бы своё дело.
Расхохоталась молодая женщина, и мир был заключён.
В Островцах она давала как-то в долг богатому мужику на свадьбу двадцать пять рублей. Обещался отдать через неделю; божился всеми угодниками, клялся и детьми и утробой своей. Прошло месяца два. Теперь был случай получить деньги. Но много труда и ходьбы взад и вперёд стоило Ларивону, чтобы вытянуть эти деньги. Да и тут должник, отдавая их Прасковье Михайловне, вместо благодарности почесал себе голову и примолвил: «А что ж, барыня? Надо бы на водку».
Приехали в Холодню, в старый, бедный домик. Казалось, после поездки в Москву, он сделался ещё древнее и сумрачнее, ещё более наросло на него моху, который выступил из-под снега, уже много сбежавшего. Но вскоре возвратился из своих странствований Максим Ильич. Свидание молодых супругов было самое нежное. Прасковья Михайловна рассказала мужу, с каким успехом съездила она в Москву и какому страху подвергалась на возвратном пути в Волчьих Воротах. В свою очередь, муж рассказал ей, как за несколько лет тому назад, в плавание его с караваном судов по Волге, в Кос-ой губернии, напала на него шайка разбойников, а атаманом у них был князь К-ий[130]. Этот князь имел дом, в виде замка с башнями, на берегу реки, и занимался с своею дворнею грабежом проходящих судов. Молодой Пшеницын отделался от него страхом и несколькими сотнями рублей.{3}
Место под новый дом тотчас было куплено, спешно началась заготовка под него материалов. Оно занимало почти целый квартал и выходило на три улицы. Было где разгуляться капиталам Ильи Максимовича! Закипела работа и в марте. Потянулись к пустырю целые обозы с лесом, камнем и кирпичом; застучали сотни топоров, ломы начали шевелить остов одряхлевшего, давно необитаемого дома; с писком и криком высыпали из него стаи встревоженных нетопырей[131] и галок. Эта постройка составила важную эпоху в городе, едва ли не равную с построением кремля. Толпы народа ходили глазеть на неё, как на необыкновенное зрелище. Каждый толковал о ней по-своему; домостроительным фантазиям этих прожектёров не было конца. Иной возводил здание едва ли не с Ивана Великого, другой вытягивал его сплошь на все три улицы[132]. С этого времени жители ещё ниже кланялись семейству Пшеницыных. Но добрый Максим Ильич не переменился к своим согражданам: был так же ласков и общителен с ними, как и прежде всегда. Только, не знаю почему, стал на ты с властями, которые с ним были на ты, хотя и прежде не унижался перед ними, но не выходил из церемониального вы. Странно, и власти не обижались этой переменой, водворявшею равенство между дворянином и купцом.
Между тем родители Вани вспомнили, что пора ему приняться за учение. Приходский священник взялся за это дело и вскоре обрадовал отца и мать, что ученик прошёл без наказания букварь в один месяц, когда он сам в детстве употреблял на это целый год с неоднократными побуждениями лозы.
В Холодне, кроме тревожной постройки дома Пшеницыных, ничто не изменяло мёртвой тишины города. По-прежнему нарушалась эта тишина мерными ударами валька[133] по мокрому белью и гоготанием гусей на речке; по-прежнему били на бойнях тысячи длиннорогих волов, солили мясо, топили сало, выделывали кожи и отправляли всё это в Англию[134]; по-прежнему, в базарные дни, среди атмосферы, пропитанной сильным запахом дёгтя, скрипели на рынках сотни возов[135] с сельскими продуктами и изделиями, и меж ними сновали, обнимались и дрались пьяные мужики. По воскресным дням толпы отчаливали к городскому кладбищу, чтобы полюбоваться на земле покойников очень живыми кулачными боями[136]. Пузатые купцы, как и прежде, после чаепития, упражнялись в своих торговых делах, в полдень ели редьку, хлебали деревянными или оловянными ложками щи, на которых плавало по вершку сала[137], и уписывали гречневую кашу пополам с маслом. После обеда, вместо кейфа, беседовали немного с высшими силами[138], то есть пускали к небу из воронки рта струи воздуха, потом погружались в сон праведных. Выбравшись из-под тулупа и с лона трехэтажных перин, а иногда с войлока на огненной лежанке, будто из банного пара, в несколько приёмов осушали по жбану пива, только что принесённого со льду[139]; опять кейфовали, немного погодя принимались за самовар в бочонок, потом за ужин с редькой, щами и кашей и опять утопали в лоне трехэтажных перин. Как видите, жизнь патриархальная! Немногие избранники отступали от неё. Книжки в доме ни одной, разве какой-нибудь отщепенец-сынок, от которого родители не ожидали проку, тайком от них, где-нибудь на сеннике[140], теребил по складам замасленный песенник или сказки про Илью Муромца и Бову Королевича[141]. Ныне уж не то: мотишка-сынок, тайком от отца, читает «Вечного Жида»[142], курит дорогие сигары и пьёт напропалую шампанское.
Прекрасный пол в Холодне имел тоже свои умилительные забавы. Купчихи езжали друг к другу в гости. Посещения эти начинались киванием головы, как у глиняных кошечек, когда их раскачивают, и прикладыванием уст к устам. Затем усаживались чинно, словно немые гости на наших театральных подмостках[143]; следовали угощения на двадцати очередных тарелках с вареньями, пастилою и орехами разных пород. При этом неминуемо соблюдалась китайская церемония бесчисленных отказов и неотступного потчевания с поклонами и просьбою понудиться. Кукольная беседа нарушалась только пощёлкиванием орешков и оканчивалась такими же китайскими церемониями, с прошением впредь жаловать и не бессудить на угощении[144]. И возвращались гостьи домой, довольные, что видели новые лица, подышали на улице свежим воздухом и свободой!
Надо оговорить, к чести граждан, что чистота нравов, несмотря на грубую оболочку, крепко соблюдалась между ними. Хлебосольством искони славился город. Когда стояли в нём полки, мундиры у солдат, через несколько месяцев, делались узки, и считалось обидой для зажиточного хозяина, если постоялец его офицер держал свой чай и свой стол[145].
В городе ни одного трактира. Они появились только незадолго до двенадцатого года[146]. Да и то купеческие детки, даже сначала мещанские, ходили в них тайком, перелезая через заборы и пробираясь задними лестницами, под страхом телесного наказания или проклятия отцовского. С того времени ни одна отрасль промышленности не сделала у нас такого шибкого успеха, и вы теперь не только в Холодне, но и по дороге к ней от Москвы, почти в каждой деревне, найдёте дом под вывескою ёлки, трактир и харчевню[147].
130
... в Кос-ой губернии, напала на него шайка разбойников, а атаманом у них был князь К-ий. — Скорее всего, речь идёт о князе Николае Ивановиче Козловском, владельце усадьбы Борщёвка в Костромской губернии (ныне Ивановская область). Рядом, в Плёсе, была крепость легендарного волжского разбойника Ивана Фаддеича, о котором упоминает А. Ф. Писемский в своём рассказе «Старая барыня». Разбой на Волге в XVIII и даже в XIX веке был настолько доходной статьёй, что им не брезговали дворяне и лица духовного звания.
131
Нетопырь — летучая мышь.
132
... едва ли не с Ивана Великого сплошь на все три улицы... — Колокольня Ивана Великого на Соборной площади Московского Кремля. В то время она была самым высоким сооружением на Руси (высота 81 метр). «Три улицы» в Коломне — Астраханская, Ивановская, Поповская (ныне Гражданская): усадьба занимала целый квартал.
133
... мерными ударами валька... — Валёк — деревянная прямоугольная пластина с рукояткой для выколачивания белья во время стирки.
134
... били на бойнях тысячи длиннорогих волов, солили мясо, топили сало, выделывали кожи и отправляли всё это в Англию... — Описана одна из основных в XVIII — начале XIX вв. отраслей коломенской коммерции — скотопромышленность. За городом вниз по Москве-реке находились загоны, пастбища, скотобойни и салотопни, на которые перегонялось до 16 тысяч голов скота ежегодно, в основном с юга. На европейские рынки ежегодно отправлялось до 35 тысяч пудов топлёного сала. В Коломне в конце XVIII в. насчитывалось до 15 кожевенных заводов, в том числе завод Лажечниковых. Связь последнего с английским рынком И. И. Лажечников отмечал в автобиографическом романе «Немного лет назад».
135
... скрипели на рынках сотни возов... — Центральным был рынок на Житной площади. Регулярно по понедельникам и четвергам сюда наезжали для торга крестьяне (Чеботарёв Х. А. Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами... М., 1787. С. 367).
136
... толпы отчаливали к городскому кладбищу, чтобы полюбоваться на земле покойников очень живыми кулачными боями. — Имеется в виду городское кладбище у церкви Петра и Павла, начавшее функционировать с 1755 г. (на месте нынешнего Мемориального парка).
137
... щи, на которых плавало по вершку сала... — Вершок — старинная русская мера длины, равная 4,4 см.
138
После обеда, вместо кейфа, беседовали немного с высшими силами... — Кейф — приятное безделье, отдых. Слово пришло в русский язык из арабского. Первое его употребление зафиксировано в 1821 г. у востоковеда и журналиста О. И. Сенковского: «Путешественники, бывшие на Востоке, знают, сколь многосложное значение имеет выражение кейф. Отогнав прочь все заботы и помышления, развалившись небрежно, пить кофе и курить табак называется “делать кейф”. В переводе это можно бы назвать “наслаждаться успокоением”» (см.: Колесов В. В. Язык города. М., 1991. С. 166). Ср. современное англизированное «кайф».
139
... по жбану пива, только что принесённого со льду... — Жбан — высокий кувшин с узким верхом, крышкой, ручкой и носиком, для кваса, браги. Скоропортящиеся продукты хранили на лéднике — в погребе, набитом льдом, который заготавливали зимой на реке.
140
Сеннúк — «второй этаж» хозяйственного двора, устраивался над сараем и служил для хранения сена.
141
... сказки про Илью Муромца и Бову Королевича. — Самыми доступными изданиями сказок в XVIII — XIX вв. были лубочные картинки. Источником «Повести о Бове Королевиче» стал переводной рыцарский роман. Оказавшись на русской почве, сюжет и персонажи обрели национальные черты. Лубочная книга «Сказка о славном и сильном богатыре Бове Королевиче и о прекрасной супруге его Дружневне» была настолько популярна, что выдержала более 200 изданий.
142
... читает «Вечного Жида» ... — Роман Эжена Сю «Вечный Жид» (переработка легенды об Агасфере — иерусалимском ремесленнике, который оттолкнул шедшего на распятие Христа, за что был осуждён на вечное скитание), наполненный тайнами и приключениями, был напечатан во Франции в 1844 — 1845 гг. и тогда же переведён на русский язык. Был особенно популярен у низового читателя.
143
... усаживались чинно, словно немые гости на наших театральных подмостках... — Лажечников говорит о сложившейся в XIX веке традиции: театральные статисты часто оправдывали своё название и, изображая бессловесных гостей, играли ходульно, напыщенно.
144
... просьбою понудиться ... прошением впредь жаловать и не бессудить на угощении. — В. И. Даль приводит ряд синонимов: понудьтесь, покушайте, поневольтесь. «Не бессудьте, чем Бог послал», — говорят угощая. Бессудить — осуждать. Таким образом, Лажечников здесь воспроизводит традиционные формулы речевого этикета хозяев дома.
145
Когда стояли в нём полки ... если постоялец его офицер держал свой чай и свой стол. — Возможно, так оно и было, хотя сохранились документы, рисующие иную картину. В наказе коломенских граждан (среди подписавших его был и дед Лажечникова) для Уложенной комиссии 1767 — 1768 гг. внесено было предложение построить специальный штабной двор поблизости от города и тем освободить горожан от военных постоев (см.: Бочкарёв В. Н. Коломна в середине XVIII века: по материалам Уложенной комиссии 1767 — 1768 годов // Вопросы социально-экономической и политической истории города Коломны. М., 1981. С. 8). К 1 июня 1779 г. относится Донесение от купечества и мещанства г. Коломны в городской магистрат (хранится в Российском государственном военно-историческом архиве) с просьбой об освобождении от постойной повинности по содержанию войск, что объясняется «отягощением» домовладельцев.
146
В городе ни одного трактира. Они появились только незадолго до двенадцатого года. — Трактирами назывались «гостиницы, харчевни, где пьют и едят из платы» (В. И. Даль). На плане Коломны 1800 г. зафиксировано два трактира — один на выезде напротив Маринкиной башни, а другой — на торговой площади. Возможно, что перечисленные заведения Лажечников не счёл трактирами, т.к. трактир прежде всего должен был обладать приличной кухней и находиться при гостинице, потому в начале XIX века в этом смысле можно было говорить о наличии трактиров лишь в столичных и некоторых губернских городах. В седьмой главе «Евгения Онегина», написанной в 1828 г. Пушкин мечтает: «И заведёт крещёный мир / На каждой станции трактир».
147
... дом под вывескою ёлки... — Питейный дом, а в просторечии кабак. На вывеске изображалась ёлка и двуглавый орёл. Отсюда народное название заведения — «Иван Ёлкин».
Харчевня — закусочная, где подают дешёвую, простую еду. По разряду ниже трактира.