Страница 8 из 13
Теперь Скрудж был не один: рядом с ним сидела молодая красивая девушка в трауре, и слезы в ее глазах отсвечивали Скруджу былым сочельником, озаренным сиянием призрака.
– Нет нужды, – говорила она тихим голосом, – нет нужды, вам, по крайней мере! Другая страсть заменила вашу, перед другим идолом преклонилась ваша душа.
– Перед каким это идолом? – спросил Скрудж.
– Перед золотым тельцом.
– И вот людская справедливость! – вскрикнул он. – Ничего люди так жестоко не преследуют, как бедность, и ни против чего так не ожесточаются, как против желания разбогатеть.
– Вы слишком боитесь общественного мнения, – так же нежно продолжала молодая девушка, – вы пожертвовали лучшими вашими надеждами – для избежания позорного светского приговора. Была я свидетельницей, как ваши благороднейшие стремления стирались одни за другими – всё в жертву единственной вашей страсти: корысти. Правда?
– Так что же? Положим, что я умнею с годами… Для вас-то я всё тот же!
Она покачала головой.
– Разве я изменился?
– У нас давнишние обязательства… Скрепили мы их, бедняги, оба – довольные убогим жребием, и оба выжидали случая устроиться. Вы очень изменились с тех пор…
– Да ведь я тогда был ребенком, – нетерпеливо заметил Скрудж.
– Ну, а теперь вас тяготят наши прежние обязательства?
– Я этого не говорил, – опять заметил Скрудж.
– Не говорили, но показывали. А если бы я вас освободила от вашего слова, предложили ли бы вы мне свою руку, как прежде?
Скрудж хотел было ответить, но она продолжала:
– Вы поступили бы плохо, женившись на мне, потому что скоро бы раскаялись и с радостью ждали бы дня нашей несомненной разлуки.
Вот что сказала она и исчезла.
– Дух! – начал Скрудж. – Нельзя ли мне ничего такого не показывать? Отведите меня домой… что вам за охота меня мучить?
– Еще одна тень! – крикнул призрак.
– Ой, нет, нет!.. – завопил Скрудж. – Не показывайте уж мне ничего такого…
Но неумолимый призрак сжал его в своих крепких объятьях и заставил насильно вглядываться в былое.
Мигом перенеслись они в иное место, и иной вид поразил их взоры. Увидали они небольшую, не роскошную, но приятную и удобную комнату. У жарко разведенного, зимнего камелька сидела хорошенькая молодая девушка, до того похожая на первую, что Скрудж сбился было с толку. Но скоро увидал он и свою первую знакомку, уже мать семейства, окруженную, не считая старшей дочери, целой ватагой детей. Нельзя даже и приблизительно представить себе, что это был за шум и гам, поднятый ребятишками. Так и напоминали они собой старую сказку о сорока молчаливых детях, только наоборот: каждый из них пошел бы один за сорок.
И вдруг всё смолкло…
С громом распахнулась сенная дверь, и вошел сам отец семейства – с игрушками… Вмиг были они расхватаны, и вмиг скрылась вся ватага в светелку. Освободившийся счастливый отец уселся между женою и дочерью. Тогда-то понял Скрудж значение великих слов отца и муж, и понял всё, что он потерял в жизни. Отер он себе глаза…
– Белла, – сказал муж, – видел я сегодня вечером твоего старого-старого друга…
– Неужели Скруджа?
– Его. Шел мимо конторы, увидал свет, заглянул в окно, один, как всегда… Говорят, его подручный умирает.
– Дух! – прошептал, задыхаясь, Скрудж, – увели бы вы меня отсюда…
– Я вам обещал, – сказал дух, – показать тени прошлого, не пеняйте же на меня, если былое было…
– Уведите меня, – говорил Скрудж, – не могу я больше переносить этого зрелища!..
Взглянул он на духа, увидал, что по непонятному стечению обстоятельств усматривает он на его лице все былые, знакомые ему лица, – увидал и бросился на него.
– Отстань от меня! Оставь меня! Перестань меня мучить! – кричал он.
Среди возникнувшей борьбы, если можно употребить слово «борьба» (потому что дух и пальцем не пошевелил), Скрудж заметил, что сияние над головой его противника разгоралось больше и больше.
Применив это обстоятельство к влиянию, производимому на него духом, Скрудж ухватился обеими руками за известную читателям воронку-гасильник и нежданно нахлобучил ею призрака, духа. Тот так и присел, насколько хватило воронки.
Но тщетно налегал Скрудж всем телом на этот гасильник: сквозь его металлические стенки так и пробивались яркие лучи и рассыпались по полу. Скруджа давно уже клонило ко сну; сделал он последнее усилие изнеможенной рукою, надавил гасильник и упал на свою постель, – сонный, что мертвый…
Третья строфа. «Второй»
Разбуженный чьим-то богатырским храпом, Скрудж приподнялся на постели, и нечего было ему говорить: «который час?» Сердцем он его почуял: был именно час! Вспомнил Скрудж очень ясно вещие слова Мэрлея и пробежала у него дрожь от головы до пяток, когда кто-то отдернул у него занавески, прямо с лицевой стороны кровати…
Не угодно ли, господа вольнодумцы, полежать минутку-другую под одною простынею с досточтимым мистером Скруджем?…
Никто не отдергивал занавесок; но из ближайшей комнаты врывался во все скважины какой-то фантастический свет, и Скрудж начал положительно раздумывать: нет ли, и в самом деле, кого-нибудь там, рядом?
Разумеется, так: его кто-то даже и позвал. Отворил он дверь, на голос, в ближайшую комнату, вошел со свечкой и увидал вот что.
Увидал он собственную свою гостиную, но значительно измененную. Стены и потолок были затканы сеткой зелени и красовались алыми ягодами, словно в гостиной целая роща поднялась за вечер…
В листочках остролистника, омелы и плюща свет отражался и играл, как в мириадах маленьких зеркал. В камине так и трещал, так и пылал огонь, да такой, что такого огня никогда, ни в одну зиму даже и не подозревал тощий, холодеющий камелек «Скруджа и Мэрлея». На полу лежали высокой кучей, чем-то вроде престола: индейки, гуси, всякая дичь и живность, всякое мясо, – поросята, окорока, аршинные сосиски, колбасы, пирожки с фаршем, плом-пудинги, бочонки с устрицами, печеные каштаны, румяные яблоки, сочные апельсины и груши, громадные «крещенские» пироги, – и, за всем за этим, полные аромата пуншевые чаши… Веселый великан «на показ» заседал, потягиваясь, на диване; в руке у него было что-то вроде светоча, похожего на «рог изобилия», и он его приподнял, когда Скрудж заглянул в полуоткрытую дверь.
– Войдите! – крикнул призрак. – Войдите, не бойтесь… Познакомьтесь со мною, любезный!
Скрудж вошел с робким поклоном: был он уже не прежний хмурый Скрудж, и хотя благосклонным взором глядел на него дух, Скрудж всё-таки не поднимал глаз.
– Я – нынешний праздник! – сказал дух. – Взгляните на меня…
Скрудж почтительно повиновался. Праздник был не то в халате, не то в тунике, но только в чем-то темно-зеленого цвета и с белой меховой выпушкой. Эта одежда была накинута на него так небрежно, что вся его широкая грудь вышла наружу. Ноги также были обнажены, а на голове только и убора, что венок из остролистника, осыпанный алмазами инея. Длинные кудри его черных волос развевались по воле; глаза горели, рука была протянута дружески; голос звучал радостно; все его приемы были положительно непринужденны. При бедре у него висели ржавые ножны без шпаги.
– Вы еще никогда такого не видали? – крикнул дух.
– Никогда еще, – ответил Скрудж.
– Разве вам никогда не случалось столкнуться по дороге с моими меньшими… виноват! – с моими старшими братьями?… Я ведь так еще молод!.. – говорил дух.
– Боюсь, право, боюсь, что не случалось, – отвечал Скрудж. – А много у вас братьев, дух?
– Да… тысяча восемьсот с чем-то, – проговорил Дух.
– Семейка! – прошептал Скрудж. – Вот так расходец на дом…
Дух приподнялся с места.
– Послушайте! – сказал Скрудж. – Сведите меня куда-нибудь; сегодня я получил такой урок, что вовек не забуду…
– Притроньтесь к моей одежде, – отвечал ему дух.
Скрудж так и вцепился. Остролистник, омела, красные ягоды, плющ, индейки, гуси, дичь, живность, окорока, поросята, сосиски, устрицы, пироги, пудинги, плоды и пунш, – всё разом исчезло. Исчезли также и комната, и огонь в камине, и красноватый отблеск огня, даже и ночь сама – всё исчезло.