Страница 17 из 27
Старик Мак-Аллистер частенько подбрасывал Стюарту материалы о происках социализма, об угрозе для системы свободного предпринимательства, ибо лет двадцать назад юный Стюарт с горящим взором предстал перед ним и заявил, что эта система порочна и что он желает отдать все свои деньги бедным. Мак-Аллистеру удалось тогда образумить безрассудного юношу, но старика все одолевала тревога, как бы у Стюарта не случилось рецидива. Брошюры были мерой профилактической.
Мак-Аллистер беспокоился зря. И трезвый и в подпитии, Стюарт теперь и без профилактических брошюр всей душой был за свободное предпринимательство. «Раскол между друзьями…», сочиненный, верно, каким-нибудь консерватором в назидание его дружкам, незаметно для самих себя угодившим в социалисты, был Стюарту ни к чему. Он в этот трактат даже не заглядывал. И поэтому так и не узнал, что говорилось в «Расколе…» о тех, кто осчастливлен благотворительностью и разной другой социальной помощью. А говорилось там вот что:
«Действительно ли мы помогаем этим людям? Присмотримся к ним хорошенько. Изучим этот тип гражданина, порожденный избытком нашей жалости. Что мы можем сказать им — третьему поколению людей, с давних пор живущих за счет благотворительности? Взглянем внимательно на дело рук наших, на тех, кого мы расплодили и продолжаем плодить миллионами даже в период процветания.
Они не работают и не будут работать. Они понуры, рассеянны, у них нет ни гордости, ни самоуважения. На них невозможно положиться, хоть злобность им и не свойственна — просто они подобны бесцельно бродящему скоту. Способность мыслить, предвидеть события у них давно атрофировалась за ненадобностью. Поговорите с ними, прислушайтесь к ним, поработайте с ними, как работаю с ними я, и вы ужаснетесь, увидев, что от сходства с людьми у них осталась только способность стоять на двух ногах и говорить. И они твердят, как попугаи: «Еще. Дайте еще. Я хочу еще». Вот единственное, чему они научились.
В наши дни они являют собой монументальную карикатуру на homo sapiens — это страшная, неотвратимая действительность, созданная нашей собственной неразумной жалостью. Если мы и впредь будем следовать прежним курсом, эти существа станут живым примером того, во что суждено превратиться большинству из нас».
И так далее.
Бантлайну подобные разглагольствования были нужны, как рыбе зонтик. Ему осточертела неразумная жалость. Ему осточертел секс. И, по правде сказать, гражданской войной он тоже был сыт по горло…
Беседа с Мак-Аллистером, которая двадцать лет тому назад направила Стюарта на стезю консерватизма, протекала следующим образом:
— Значит, вы собираетесь стать святым, молодой человек?
— Я этого не говорил а не это имел в виду. Мое наследство в вашем ведении? Те деньги, которые на меня сами свалились, я их яе зарабатывал?
— Отвечаю на первую часть вашего вопроса: да, ваше наследство находится на нашем попечении. Отвечаю на вторую часть: если вы не заработали еще ни гроша, то заработаете потом. В вашей семье у всех врожденная способность без промаха наживать деньги, да еще какие! Вам предстоит властвовать, мой мальчик, ибо вы рождены властвовать, а это вовсе не так уж сладко.
— Поживем — увидим, мистер Мак-Аллистер. Будущее покажет. Сейчас я говорю о другом. Мир полон страданий, деньги могут помочь облегчить эти страдания, а у меня денег гораздо больше, чем нужно. Я хочу снабдить бедных — и притом сейчас же — хорошей едой, одеждой я жильем.
— И как вы предпочтете называться после этих деяний? Святой Стюарт или святой Бантлайн?
— Я не для того пришел к вам, чтобы вы надо мной издевались.
— А ваш отец в своем завещании не для того назначил нас опекунами, чтобы мы послушно исполняли все, что взбредет вам в голову. Если я, как вам кажется, позволил себе дерзость намекнуть на ваши шансы угодить в святые, так это потому, что мне уже много раз приходилось выслушивать точно такие же глупости от множества молодых людей. Забота о том, чтобы наши клиенты не подались в святые, вот одна из главных задач нашей фирмы. Вы думаете, вы — исключение? Ничуть не бывало.
Ежегодно по меньшей мере один из молодых людей, делами которых мы ведаем, является к нам в контору и провозглашает, что хочет расстаться со своими деньгами. Он только что окончил первый курс какого-нибудь известного университета. И чего он только не узнал! Он услышал о невыносимых страданиях во всем мире. Услышал, сколько миллионных состояний нажито ценой величайших преступлений. Его впервые в жизни ткнули носом в нагорную проповедь.
Он в смятении, он разгневан, его душат слезы. Глухим голосом он требует, чтобы ему сказали, сколько у него денег. Мы говорим. Он корчится от стыда, хотя его состояние зиждится на вещах, абсолютно честных и безвредных, вроде липкой ленты, аспирина, рабочих комбинезонов или, как в вашем случае, метел. Вы, если не ошибаюсь, только что окончили первый курс в Гарварде?
— Да.
— Великолепное учебное заведение. Но когда я вижу, как пагубно оно влияет на некоторых молодых людей, то невольно спрашиваю себя: как же смеют в университете учить состраданию и не обучать одновременно истории? А история, дорогой мой юный мистер Бантлайн, помимо всего прочего, гласит вот что: отказ от своего состояния — поступок никчемный и вредный. Беднякам от этого ни богатства, ни радости — они только становятся нытиками. А благородный даритель и его потомки сами превращаются в таких же ноющих бедняков.
Огромное состояние вроде вашего, мистер Бантлайн, — продолжал старый Мак-Аллистер в тот давний день, много трудных лет тому назад, — это редкое чудо, от него дух захватывает. Вам оно само в руки упало, и вы еще не успели постичь, чем владеете. Чтобы доказать его чудодейственную силу, мне придется прибегнуть к примерам, возможно, обидным для вас. Хотите верьте, хотите нет, дело вот в чем: ваш капитал — самый важный и решающий показатель, по которому вы сами судите о себе и по которому о вас судят другие. Деньги делают вас личностью исключительной. Не имей вы их, к примеру, вы не отнимали бы сейчас бесценное время у старшего партнера фирмы «Мак-Аллистер, Робжент, Рид и Мак-Ги». Расставшись со своими деньгами, вы сразу же станете человеком заурядным, если только вы часом не гений. Ведь вы не гений, мистер Бантлайн?
— Нет..
— Ну вот видите. Впрочем, в любом случае, гений вы или нет, без денег у вас уже не будет ни прежней свободы, ни удобств. Мало того, вы по доброй воле принудите свое потомство прозябать и мыкаться, а когда люди знают, что могли бы жить припеваючи, не растряси их придурковатый предок по крохам все свое богатство, прозябать особенно обидно. Крепче держитесь за ваше чудо, мистер Бантлайн. Деньги — это овеществленная мечта. Жизнь в нашей Утопии почти у всех собачья, недаром ваши профессора так старательно все это расписывали. Но благодаря вашему чуду для вас и для вашей родни жизнь может быть раем! Ну-ка улыбнитесь! Дайте мне убедиться, что вы уже усвоили то, чему в Гарварде не учат до предпоследнего курса: родиться богатым и остаться богатым — не самое тяжкое преступление.
Самолет снижался, приближаясь к Провиденсу. В самолете сидел Норман Мушари и читал «Голос совести консерватора».
Самая большая в мире частная коллекция китобойных гарпунов была выставлена в ресторане «Запруда» в пяти милях от Писконтита. Редкостная коллекция принадлежала Баннц Уиксу, рослому педику из Нью-Бедфорда. Пока Банни не приехал в Писконтит и не открыл свой ресторан и сувенирную лавку «Веселый китобой» при нем, здесь понятия не имели о китобойном промысле.
Банни назвал свое заведение «Запруда», потому что его южные окна выходили на рыбные ловушки Гарри Пены. На всех ресторанных столиках лежали театральные бинокли, чтобы гости могли наблюдать, как Гарри и его парни опоражнивают сети. И пока рыбаки трудились, Банни переходил от столика к столику, со смаком и со знанием дела разъяснял, что и как происходит сейчас в ловушке.