Страница 5 из 8
Кто прослушаетъ десятокъ русскихъ шансонетныхъ куплетовъ — тотъ установитъ слѣдующія излюбленныя незыблемыя рифмы; «старикъ — пирикъ», «я — друзья», «о, да — всегда», «разъ — экстазъ» и «корнетъ — кабинетъ».
Одна пѣвица, послѣ своего номера подошла къ намъ и сказала:
— Угостили бы вы ужиномъ, а?
— По нѣкоторымь причинамъ, — возразилъ я, — мы съ товарищемъ не можемъ афишировать нашей съ вами многолѣтней дружбы. Вмѣсто этого, послушайте, какую я сочинилъ шансонетку…
И я запѣлъ:
— Неужели, сами сочинили?! — удивилась пѣвица… — Какая прелесть! Можно переписать?
НАРОДНЫЙ ДОМЪ
Когда Мифасовъ и я собрались ѣхать въ Народный Домъ — къ намъ присталъ и художникъ Крысаковъ:
— Возьмите меня!
— А зачѣмъ?
— Да вѣдь вы ѣдете въ Народный Домъ?..
— Ну?
— А я знатокъ народныхъ обычаевъ, вѣрованій и всего, вообще, народнаго быта. Кромѣ того, я знатокъ русскаго языка.
Послѣднее было безспорно. Стоило только Крысакову встрѣтиться съ извозчикомъ, маляромъ или оборваннымъ мужнчкомъ, собирающимъ на погорѣльцевъ — Крысаковъ сразу вступалъ съ ними въ разговоръ на самомъ диковинномъ языкѣ:
— Пожалуйте, баринъ, отвезу.
— А ты энто, малый, не завихляешься-то ничего такого, вобче? По обыкности, не объерепенишься?
Извозчикъ съ глубокимъ изумленіемъ прислушивался къ этимъ словамъ;
— Чего-о-о?
— Я говорю: шеломѣть-то неповадно съ устатку. Дыкъ энто какъ?
— Пожалуйте, баринъ, отвезу, — робко лепеталъ испуганный такими странными словами извозчикъ.
— Коли животина истоманилась, — вѣско возражалъ Крысаковъ, — то не навараксишь, какъ быть слѣдъ. Космогонить то всѣ горазды на подысподъ.
— Должно, нѣмецъ, — печально бормоталъ ущемленный плохими дѣлами Ванька и гналъ свою лошаденку подальше отъ затѣйливаго барина.
А Крысаковъ уже подошелъ къ маляру, лѣниво мажущему кистью парадную дверь, и уже вступилъ съ нимъ въ оживленный разговоръ.
— Выхмарило сегодня на гораздое вёдро.
— Эге, — хладнокровно кивалъ головой маляръ, прилежно занимаясь своимъ дѣломъ.
— А на вытулкахъ не чемезишься, какъ быть слѣдъ.
— Эге, — бормоталъ маляръ, стряхивая краску съ кисти на бариновы ботинки.
— То-то. Не талдыкнутъ, дыкъ и гомозишься не съ поскоку.
— Эге.
Потомъ Крысаковъ говорилъ намъ:
— Надо съ народомъ говорить его языкомъ. Только тогда онъ не сожмется передъ тобой и будетъ откровененъ.
Вотъ почему мы взяли съ собой Крысакова.
Я хочу открыть Америку:
— Читатели! Вы всѣ, въ комъ еще не заглохла жажда настоящей жизни, любовь къ настоящему простому, ясному человѣку, стремленіе къ искреннему веселью и непосредственной радости — сходите въ Народный Домъ, потолкайтесь въ толпѣ.
— «Дѣйствительно, открылъ Америку», — подумаетъ кто-нибудь, пожавъ плечами.
Нечего пожимать плечами. Большинство читателей въ Народномъ Домѣ ни разу не было, и я, какъ новый Колумбъ, уподобивъ читателей — испанцамъ — предлагаю имъ новую только что открытую мною, страну — Народный Домъ.
Всякій испанецъ поблагодаритъ меня, если ему взбредетъ въ голову, на основаніи этихъ строкъ, потолкаться по обширной территоріи Народнаго Дома.
Крысаковъ, по крайней мѣрѣ, пришелъ въ восторгъ.
— Какой просторъ! Какія милыя славныя лица… Вотъ онъ настоящій русскій народъ. И какое искреннее веселье!
Туть же онъ заговорилъ съ однимъ парнемъ, восхищенно глазѣвшимъ на измазанныхъ мѣломъ клоуновъ.
— Энто, стало быть, скоморошество вдругорядь причинно и изничтоженію кручинушки, котора, какъ змѣя злоехидная, сосетъ-томитъ молодецкую грудь… Взираешь на таку посмѣху, да и только тряхнешь кудрями.
Дѣйствительно, у парня на лицѣ выразилось сильнѣйшее желаніе тряхнуть кудрями — только не своими, а Крысаковскими.
— Ты чего ко мнѣ привязался, — сказалъ парень очень угрюмо, — я-жъ тебя не трогаю.
— Ничего, ничего, не обижайся, — примирительно сказалъ Мифасовъ, покрутивъ за спиной Крысакова пальцемъ около лба. — Не бойся, милый; онъ добрый.
— Вотъ смотри, что значитъ наметавшійся глазъ, — шепнулъ мнѣ Крысаковъ. — Стоило только поговорить мнѣ съ нимъ двѣ минуты, какъ я уже знаю, кто онъ такой… Онъ полотеръ!
— Вы полотеръ? — спросилъ Мифасовъ парня.
— Нѣтъ, — общительно сказалъ парень. — Я газетчикъ. Газетами торгую.
— Но, можетъ быть, вы газетами торгуете просто такъ… изрѣдка, для удовольствія? — съ нѣкоторой надеждой спросилъ Крысаковъ.
— Кой чортъ для удовольствія! Съ восьми утра до восьми вечера не очень-то постоишь для удовольствія.
— Ага! Но вы, вѣоятно, все-таки изрѣдка натираете полы? Такъ, знаете, просто, для практики.
— Да чего-жъ ихъ тереть-то? — удивился парень.
— Ну, просто такъ… У себя въ квартирѣ, а? Паркетъ, а? Знаете, такой… квадратики.
Парень съ сожалѣніемъ поглядѣлъ на Крысакова, сочувственно кивнулъ намъ головой и отошелъ.
Ни въ какомъ Луна-Паркѣ не встрѣтишь такого веселья на «чертовомъ колесѣ», какъ въ Народномъ Домѣ.
Я видѣлъ катающихся въ Луна-Паркѣ: мрачно, страдальчески сдвинутыя брови, отчаянныя лица людей, которые рѣшили путемъ катанья на колесѣ порвать нить надоѣвшей жизни, стоны и охи, когда колесо разбросаетъ въ разныя стороны всю эту кучу скучающего человѣческаго мяса.
Не то въ Народномъ Домѣ. Прежде всего, здѣсь на «чертовомъ колесѣ» катаются титаны, выкованные изъ желѣза. Не успѣетъ колесо остановиться, какъ на него со всѣхъ сторонъ, подобно лавинѣ обрушиваются чековѣческія тѣла; со всего размаха, съ трескомъ и хрустомъ костей бросается веселящійся русскій народъ на деревянное колесо. Въ одну минуту образуется живая гора изъ перепутавшихся рукъ; ногъ, головъ…
— Вжжж!.. — вертится колесо — и вся эта живая гора, какъ щепки со страшнымъ стукомъ, громомъ и грохотомъ разбрасывается въ разныя стороны.
— Крѣпко нынче стали людей дѣлать, — задумчиво сказалъ Мифасовъ, глядя на мальчишку, который, сдѣлавъ двухаршинный прыжокъ и, шлепнувшись животомъ о деревянный полъ, вдругъ завертѣлся вмѣстѣ съ колесомъ, вылетѣлъ на барьеръ, ударился объ него головой и дико захохотал, не обращая вниманія на то, что какой-то рыжій мужикъ топчетъ каблучищемъ сапога его грязную рученку.
Весело, чортъ возьми. И никто ни на кого не обижается.
Наконецъ-то бѣдный, безправный русскій народъ достигъ идеала своей національной игры: мала куча — крыши нѣту.
На особой эстрадѣ — танцы. Здѣсь, въ Народномъ Домѣ — танцы — священнодѣйствіе. У всѣхъ серьезныя, углубленныя и какъ-то внутренно просвѣтленныя лица.
Кухарки отплясываютъ съ благоговѣйнымъ выраженіемъ огрубѣвшаго у плиты лица. Модистки танцуютъ съ опредѣленнымъ убѣжденіемъ, что это не шутки, не игрушки, и что громкій голосъ или смѣхъ — звучалъ бы въ данномъ случаѣ кощунственно.
Мы долго не сводили глазъ съ военнаго писаря, который думалъ, что онъ Нижинскій, — и танцовалъ такъ, будто бы весь свѣтскій, административный и дипломатическій міръ Парижа собрался полюбоваться на него. Мы видѣли писаря, разочарованнаго аристократа, который танцовалъ, еле-еле шевеля ногами, и которому все надоѣло: и этотъ блескъ, шумъ и, вообще, вся эта утомительная свѣтская жизнь. Мы видѣли какого-то восторженнаго человѣка, съ глазами, поднятыми молитвенно къ небу.
Онъ прикасался къ дамѣ кончиками пальцевъ, нѣжно переставлялъ искривленные портняжной работой ноги, а взоръ его купался въ высотѣ, и онъ видѣлъ тамъ ангеловъ.