Страница 25 из 103
Что касается Шетарди, то чтение его переписки было лишь очередным этапом в дешифровальной деятельности Гольдбаха, а отнюдь не первым опытом, и потому дешифрованное письмо Шетарди никак не могло «поразить» прекрасно информированную императрицу. Это подтверждает деловая записка того времени:
«Переводы корреспонденции маркиза Шетардия с французскими министрами при иностранных дворах и ответы к нему.
Сие почти все в цифрах писано было, но которые статский советник Гольдбах особливым искусством и неусыпным трудом, кроме некоторого малого числа, соизволил разобрать и ключ сочинить, как о том следующей пиесе перевод с его письма гласит». На полях же рядом с этим текстом написано: «Сии пиесы поданы Ея Императорскому Величеству самим государственным вице–канцлером в 3 апреля 1744 года».
И текст записки далее: «Итако сие уже четвертая цифирь, которую помянутый статский советник разобрал, а именно сперва нейгаузову, потом далионову с французскими министрами при иностранных дворах, да его же с статским секретарем Амелотом и сие, шетардиеву. Понеже он уповает в кратком времени употребляемую и статским секретарем Амелотом и придворную цифирь маркиза Шетардия разобрать…»[74]. Таким образом, можно констатировать, что шифр Шетарди для переписки с другими французскими министрами был четвертым по счету из тех, что раскрыл Гольдбах.
Именно с момента появления Гольдбаха в штатах Коллегии иностранных дел Ашу начинают поступать распоряжения Бестужева–Рюмина тщательно копировать письма целиком, ни в коем случае не опуская в них шифртекста. Не доверяя рядовым копиистам, Бестужев–Рюмин приказал копировать в «черном кабинете» «цифрами писанные» части писем профессору математику Тауберту. По этому поводу Бестужев–Рюмин писал Ашу: «Усмотренные в переписываемых унтер–библиотекарусом Таубертом в цифрах писем неисправность причиною, что я Вам особливо рекомендовал, за нужно признать впредь списываемые им копии не токмо в речах, но и в цифрах все нумеры противу оригиналов сходны, с ним сличать и исправность оных прилежно наблюдать, ибо то необходимо потребно… Еще рекомендуется отсюда отходящие за границу иностранных министров письма прилежно рассмотреть и оные все верно списать… и того для не худо когда б и закрепленные иногда пакеты отворить возможно было, к чему благоволите приложить особливое старание»[75] .
И Аш старался, старался изо всех сил. Правда, трудности при этом он испытывал большие. Их он подробно описывал в своих докладах Бестужеву–Рюмину.
Из рапорта почт–директора Аша из Санкт–Петербурга от 29 февраля 1744 г.:
«…Покорнейше доношу, что я не премину списываемые унтер–библиотекарием Таубертом копии с оригинальными письмами прилежно сличать и находящиеся иногда погрешности в письме или цифири переправлять… Не меньше ж я и пробу хотя делал, возможно ли заклеенные письма вскрыть, не повредя приметным образом куверта. Чего ради я подобно тот куверт сам заклеивал и оно, паки высушедши наперед, паки вскрыть старался, но как без мочения до того достигнуть нельзя, то бумага не токмо зело замаралась, но и со всякою уподобовымышленною субтильностью (предосторожностью. — Т. С.) однако ж таким образом вскрыть возможно не было, чтоб оной куверт по некоторым местам не изодрался. И тако по сей мне неудачной пробе заключать можно, что таковые заклеенные куверты без подания о том явных знаков вскрывать нельзя…»[76].
X. Гольдбах прекрасно понимал значение своей работы и стремился разъяснить вице–канцлеру ее сложность. Так, в январе 1744 г. он писал Бестужеву–Рюмину:
«Милостивый государь мой!
Принося Вашему сиятельству первые плоды третьяго цифирного ключа, надеюсь, что вместо нарекания мне какого–либо в том медления, паче моей поспешности удивляться причину иметь будут, ежели когда–нибудь соизволено будет сличать самой ключ с разобранными письмами и когда усмотрится, что потребно было каждое число или каждую цифру весьма прилежно свидетельствовать, нежели возможно было познать содержание хотя б одного письма. Но понеже сия работа уже сделана, то я в состоянии нахожусь, в день по одной пиесе разобрав, отдавать, ежели я, однако ж, другими делами от того отторгнут не буду.
Что же касается до четвертого и пятого ключей, от которого я еще несколько штук [писем] в руках имею, то оныя ключи несравненно труднее первых нахожу…»[77].
Сохранились раскрытые Гольдбахом и написанные его собственной рукой ключи к шифрам Нейгауза, Далиона, Вахмейстера, Кастеляна, Шетарди…
Надо ли было объяснять значение этой работы Бестужеву–Рюмину? Думаем, что нет. Он понимал ее важность и многочисленные вытекающие из этого последствия лучше, чем кто–либо. Почему же Гольдбах говорит в своем письме о том, что его работу вице–канцлер может считать слишком медленной? Для этого у него были основания. Бестужев–Рюмин конечно же торопил математика. И дело было прежде всего в том, что он сам лично был заинтересован в скорейшем получении дешифрованных текстов писем французских министров и, в частности, маркиза де ла Шетарди.
К середине XVIII в. дипломатические отношения России с Францией уже насчитывали около полутора столетий. Началом этих отношений можно считать приезд в Россию чрезвычайного посла короля Людовика XIII. Постоянное французское посольство было учреждено в России с 1702 г. В 30–е годы XVIII столетия версальский кабинет назначил своим представителем в России маркиза де ла Шетарди, бывшего до того времени французским послом в Берлине. Деятельность этого дипломата оставила заметный и далеко не самый светлый след в истории русско–французских отношений. Исчезнув на некоторое время из России после восшествия на престол Елизаветы Петровны, в 1743 г. Шетарди вновь появился в Петербурге в качестве полномочного посла. Главной целью его деятельности было воспрепятствовать России сблизиться с Англией и Австрией, что означало бы ослабление отношений России с Францией. Для достижения этой цели Шетарди старался использовать любые возможные средства, включая и далеко не благовидные.
Являясь проводником политики, ориентированной на создание сильной независимой России, что связывалось в то время, в частности, с отходом от Франции и Пруссии и с усилением союза с Англией, вице–канцлер Бестужев–Рюмин был крайне неугоден французскому двору. Шетарди писал об этом в своих письмах весьма откровенно. Вот дешифрованный текст одного из них от мая 1744 г:
«Царица по индифирентности ее о делах привыкшая по мнениям вице–канцлеровым поступать, ему одному милость свою присвоила. То истинно есть, чтоб он тогда по оказании уже к нам довольно явственно своего недоброжелательства, всевозможные затруднения изыскал, дабы всякое согласие между Францией и Россиею отдалить»[78].
Против Бестужева–Рюмина французскими министрами проводилась большая клеветническая кампания, сопровождавшаяся тайными заговорами. Французы стремились как могли навредить вице–канцлеру, они сумели удалить от двора его брата и единомышленника Михаила, во многом способствовали отправке в ссылку жены вице–канцлера, обвиненной в государственной измене.
Шетарди писал в шифрованном письме от 4 февраля 1744 г.: «Отдаление его брата его истинной помощи лишает. Мы и не одни, которые его, вице–канцлера, низвержения ищем: король прусский по меньшей мере тако же, как и мы оное видеть желает»[79].
74
Там же. Л. 173 об.
75
Там же. Оп. 6/1. Д. 16. Л. 116.
76
Там же. Л. 116 об.
77
Там же. Л. 178–178 об.
78
Там же. Л. 11 об., 12 об. — 13, 16, 19 об. — 20.
79
Там же. Л. 116 об.