Пеший город

Особенно тревожит Фиму Крымский вопрос. Он считает, что мы должны забрать Крым у Украины. Кто должен забрать? Люди, которые живут в России, и он, Фима, который живет в Израиле.

Там, в Крыму, остались наши татары, еще с татарского нашествия. На кого было нашествие? На Россию. Значит, эта территория принадлежит России. И весь разговор.

Все-таки хорошее место Израиль, из него многое можно отдать. Вот только с Голанами затруднение. Отдавать их или не отдавать? Но этот вопрос не к Фиме. Потому что он нееврейский, а русский шовинист. Еврейский он только по национальности, а по всему остальному русский. И даже великорусский. Он до того великорусский, что как только он помещается в такой маленькой стране, как Израиль.

О погромах Фима и слушать не хочет. Ему говорят, а он не хочет. Причем здесь погромы? Курилы причем, а погромы не причем, хотя Фима не курильский человек, а еврейский. Правда, уже не такой еврейский, как был раньше. По-настоящему быть еврейским человеком можно только в России и на Украине, особенно Западной, а в Израиле ты уже не такой еврейский. Был бы ты в России не такой еврейский, тебе б цены не было, а так — это еще вопрос. В России много вопросов, но Россия такая страна: в ней вопросы намертво отделены от ответов.

Потому что умом Россию не обнять. Можно только с одной стороны приобнять, с другой приобнять, но чтоб сразу всю обнять — это ж сколько ума потребуется. Разве что будешь обнимать ее так, как обнимает Фима из Израиля.

Гром победы, раздавайся! С близкого расстояния этот гром иногда звучит, как погром, но если отойти, тем более, уехать подальше, то доносится только гром, а остальное не слышно. И тогда хочется греметь вместе с Россией, чтоб она гремела еще громче, на весь мир, и чтоб расступались и давали ей дорогу другие народы и государства.

Сервиз на одну персону

Из всех общественных мест Степа больше всего любил посудные магазины. Потому что в других общественных местах ты клиент, пациент, пассажир, иногда арестант, и только здесь ты — персона. Сервиз на шесть персон, сервиз на двенадцать персон. Степа интересовался, нет ли сервиза на одну персону, но оказалось, что нет. Таких сервизов не выпускает отечественная промышленность, а из-за границы пока не завозят.

Где-то Степа то ли услыхал, то ли вычитал, что какой-то человек был объявлен персоной Нонграта. Что такое Нонграта, он не знал, но раз объявляют персоной, значит, что-то хорошее. Не исключено, что это какая-то премия, вроде Нобелевской, или какое-то звание, вроде чемпиона.

А может, это город Нонграт? Вот бы жить в таком городе! Все относятся к тебе с уважением, не оскорбляют, не матерят, потому что ты как-никак персона. Такое не поддается никакому воображению.

Степа поинтересовался в посудных магазинах, но о городе Нонграте там не слышали. Посоветовали посмотреть на карте, но это уже не у них, а в книжном магазине.

Посмотрел Степа на карте, на глобусе — нет нигде города Нонграта. Есть город Новоград, да и тот какой-то Волынский. А что если это не город, а целая страна, размечтался Степа. Отдельная страна за пределами нашего государства. Жить за пределами государства — это всеобщая мечта. Возможно, страну Нонграту потому и не наносят на карты и глобусы, чтоб туда народ не убежал. Вы же знаете наш народ. Ему кусок покажи — он его раздерет на кусочки.

С тех пор жизнь Степы превратилась в сплошную мечту. Он представлял, как живет в стране Нонграте на центральной улице и трамвай подвозит его к самому дому, а лифт — к самому этажу. А на улицу выйдешь — все тебе уступают дорогу, даже трамваи, размечтался Степа, но тут же засомневался: трамвай даже ради персоны с рельсов не сойдет.

И до того погрузился Степа в свои мечты, что даже стал захлебываться. Спас его один пациент, который годами не вылезал из больницы. Он сказал Степе: Нонграта — это наша страна. И никуда ехать не надо, живи, пользуйся. Но мы же не персоны! — уличал его Степа. Тут пациент ему объяснил, что персона нон грата никакая не персона, а просто личность, к тому же нежелательная. У нас же никто никого не желает. Сосед не желает соседа, товарищ товарища. И жизни такой, как есть, уже давно никто не желает. И вся наша страна Нонграта ни для кого не желательная — и сама никого из нас не желает.

Так вот почему у нас нет сервизов на одну персону! — сообразил Степа. Потому что у нас можно жить только группами, партиями, армиями, очередями, а отдельному, персональному человеку нигде жизни нет.

Рыжее, белое и голубое

У Катерины была редкостная профессия: она чистила зубы белым мышам. На вопрос, почему она это делала, напрашивались разные ответы. Ну, во-первых, потому, что мыши не могут сами себе почистить зубы. Второй ответ: у белых мышей должны быть и зубы белые. Третий ответ больше касался самой Катерины: у нее самой зубы были такие белые, что при виде ее возникала мысль: как она умеет чистить зубы! Кстати, Ваня полюбил ее именно за белые зубы. Не за рыжие волосы, не за голубые глаза, а именно за белые зубы. Потому что, видите ли, белые зубы приятно целовать.

Он не знал, что целовать нужно не зубы, а губы. Или знал, но губами не ограничивался. Ну и на здоровье. Дело это интимное, обсуждению не подлежит. Но при чем здесь белые мыши?

Правильный ответ стоял в стороне и помалкивал. Самые правильные всегда стоят в стороне, потому что за неправильными у нас не пробьешься.

И заключался правильный ответ в том, что работала Катерина в лаборатории по испытанию зубной пасты. Мышки у нее были как летчики-испытатели, только что не летали. Потому что белая мышь — это не летучая мышь.

Белые мышки до того привыкли чистить зубы, что сами прибегали и раскрывали рты, как раскрывала Катерина для Ваниных поцелуев. И, уже начищенные, стояли в ожидании: а мордочку умыть? Но Катерина на это не шла, хотя свою мордочку каждый день умывала. И она говорила мышкам:

— Нет, ребята, умывать мордочки — это не наша работа. Наша работа — чистить зубы, не более того.

Мышки вздыхали: кому что на роду написано. Кому зубки чистить, кому мордочки умывать. И зачем испытывать судьбу, когда наше дело — испытывать пасту?

А когда Ваня спрашивал, какая у Катерины работа, она отвечала, что чистит зубы, но не уточняла, кому. Ваня понимал это как намек и больше не расспрашивал, а сразу начинал целовать, а Катерина ему в этом помогала.

Хорошо, что мышки их не видели, а то б они и за этим делом мордочки потянули. И опять им объясняй.

А работал Ваня на мусоровозе. Не в кузове, а в кабине, за рулем. Работа интересная, столько всего повидаешь. Ваня не раз предлагал Катерине покатать ее на мусоровозе. Выехать куда-нибудь на природу или прокатиться по достопримечательным местам. Но Катерина отказывалась. Она привыкла ездить только в трамвае. Не барыня какая-нибудь, чтоб на персональном мусоровозе по городу разъезжать.

Однажды они сидели на лавочке под окнами лаборатории, и вдруг перед ними возникла белая мышка. Поднялась на задние лапки и давай тянуть мордочку и раскрывать рот.

— Это еще что за цирк? — удивился и даже слегка испугался Ваня.

— Это не цирк, это моя работа, — сказала Катерина и объяснила, в чем эта работа заключается.

Ваня удивился. Он и себе-то чистил зубы только по праздникам, а чтоб кому-то чистить, да еще кому!

Почему-то он подумал, что Катерина чистит зубы мышам своей личной щеточкой, а потом представил, как он целует эту мышь с начищенными зубами. И хотя у себя на мусоровозе он и не такое повидал, но тут ему стало неприятно.

— А какая перспектива? — спросил он, потому что у себя на мусоровозе всегда помнил о перспективе. Сначала мусоровоз, потом хлебовоз, а там и мерседес. А здесь что? От мышей к собакам, от собак к коровам?

Катерина не ответила на этот вопрос. Она считала, что у нее с Ваней перспектива одна, а тут, выходит, у нее должна быть какая-то отдельная перспектива. И когда Ваня ушел, а он ушел, в таких случаях всегда уходят, она поплакала, погрустила и пошла к своим мышкам, которые ее уже заждались. Почистила им зубки и, видя, что они продолжают тянуть мордочки, сказала: