Пеший город

Вычерпывали океан и выплескивали на сушу, затопили остров, пришлось воду обратно отчерпывать в океан.

Для поднятия духа все больше ведер пускали на барабаны. Воевать стало нечем. Тогда попытались зайти океану в тыл. Но тыл оказался еще пострашнее фронта. С фронта хоть ноги унесешь, а до тыла не донесешь. Такой глубокий тыл у океана.

Чтобы поднять боевой дух, все паруса пустили на знамена. Шли на врага не под парусами, а под знаменами. И ни один корабль под знаменами не вернулся из океана.

Вот тогда и возникла идея построить на острове материк. Материк труднее потопить, и на нем есть где развернуться для развития действия. Объявили на острове великую стройку. Очень великую стройку. Вычеркнутый на этой стройке был барабанщиком. Бил кирпичом о кирпич. Столько кирпича переколотили, что не один материк построить можно. Но не построили. Не хватило кирпича.

И тут возникает новая концепция: материк на острове построить невозможно. Как? Почему? Оказывается, потому, что материк большой, а остров маленький. Да если б остров был больше материка, разве мы бы на нем материк строили?

Отменили великую стройку, но Вычеркнутый остановиться уже не мог. Колотил в кирпичи, создавая дополнительный шум на острове. Мало того, что океан колотит волнами, так еще Вычеркнутый колотит в старые кирпичи.

В общем, вычеркнули его. И он, уже дважды вычеркнутый, побрел по бездорожью литературы, ища, где бы приложить свой вычеркнутый опыт.

Шиманский встретил его, когда он был уже трижды вычеркнутым. Незадолго до этого он затесался в классический любовный роман и принялся его реконструировать с учетом своего опыта. Даже стихи сочинил, имевшие концептуальное значение:

Изольда (так звали главную героиню) считала, что она вовсе не изо льда, Тем более, что своему возлюбленному она постоянно доказывала обратное. Она пожаловалась Тристану (так звали главного героя) на этого ненормального дважды вычеркнутого. Тристан сообщил начальству, начальство доложило в инстанции, и кончилось тем, что дважды вычеркнутого вычеркнули в третий раз.

И сказал Шиманскому трижды вычеркнутый:

— Если вам придет на ум что-то строить в плане общественном, спросите у меня. И если вам захочется что-то построить в плане личном, спросите у меня. Только не ждите, что я дам вам ответ. Умные не отвечают, они только спрашивают.

Трижды переписанный

Был такой человек: Аттила. Огромный исторический деятель. И вот этот деятель умер на своей собственной свадьбе. Некоторые считают, что умереть на своей свадьбе больше возможности, чем на своих похоронах, но не исключено, что они ошибаются. Пути возможности неисповедимы. Конечно, у молодого и недописанного возможностей больше, чем у дописанного старика, тем более, покойника. Не зря говорят, что недописанные интересны своим будущим, а дописанные — прошлым.

А переписанные? Есть ведь и такие. Уже свадьбу им сыграют, и похоронят со всеми почестями, и вдруг автор спохватится, что не так их написал, и начинает переписывать по-другому.

Шиманский встретил такого. Был он когда-то недописанным, молодым. Тогда, говорит, многие были молодыми. Сегодня молодых встретишь только на улице или по телевизору, а тогда они сами к нему домой приходили.

Хорошее было время. Сейчас говорят, что плохое, но это не правда, время было хорошее. Потом началась война, и его забросили в тыл противника. Одели во вражескую форму, устроили на вражескую работу. Хорошая была работа, он ее даже полюбил. И еще полюбил одну девушку, связную из партизанского отряда. Много они совершили героических дел, ждали только конца войны, чтобы пожениться. Но война не кончилась. Она просто стала неактуальна. И его из молодости переписали в зрелые года.

Время было мирное, послевоенное, и он на ответственной работе. Жена, дети. Он все к жене присматривался: не переписали ли ее из той молоденькой партизанки? Нет, было непохоже. И тогда он нашел себе партизанку на стороне. Ему полагалась на его ответственной работе.

Жизнь была спокойная, не то, что в тылу врага. Он полюбил свою ответственную работу и уже помышлял о руководящей, но тут и руководящая работа стала неактуальной. И его переписали в пенсионеры. Без жены, без любимой женщины. Пенсия маленькая, да и ту не всегда дают. А как докажешь что ты человек заслуженный, воевал? Это же было совсем в другой жизни.

И сидит он целыми днями и думает: зачем его переписали? Пусть бы он оставался в тылу врага, там у него была и работа любимая, и девушка любимая, партизанка. Зачем было переписывать такую интересную жизнь? Только для того, чтоб сделать актуальным произведение? Переписывают, переписывают, а кому-то жить. Но разве они о жизни думают? Они об идее думают и ради этой идеи готовы переписать весь мир.

Вот сейчас для их идеи им нужен старик. Одинокий, всеми заброшенный. И чтобы жил он в стране, где все заброшено, разрушено, разворовано, даже старому человеку на пенсию не наскребешь. И все его поколение, которое было так интересно своим будущим, получило такое будущее, что не знаешь, куда бежать.

И автора нет. Не дожил он до этого светлого будущего. Был бы жив автор, он бы старика опять в молодые переписал. Хотя это и страшно. Сегодня страшно быть молодым. В тылу врага было полегче.

Шиманский всходит и заходит и заходит

Пятеро шли к горизонту.

Ничего удивительного.

Счастье, как вы заметили, лежит за горизонтом, и настичь его можно, лишь переступив через горизонт.

Мелко-мелко семенила Мамзелька, которой ее Мамзёл назначил свидание за горизонтом. Переступи через горизонт — и конец, сразу под венец.

А Мамзельку распирало от любви, и так уже расперло, что того и гляди не добежишь до свидания. Поэтому она семенила быстро-быстро, словно пытаясь обогнать свой живот, который бежал впереди нее с довольно приличной скоростью.

За Мамзелькой шлепал Детина, а точнее — Дядина, потому что он давно уже вышел из детского возраста. Был Дядина косая сажень в плечах и семи пядей во лбу, но работы не мог найти ни для пядей своих, ни для саженей. А за горизонтом работы навалом, зарплаты навалом, продуктов навалом, вот он туда и нацелился.

За Дядиной чесала Тетёха, четырежды одинокая мать, и все пыталась заглянуть Дядине в лицо, не он ли отец ее младшенького.

За Тетёхой тыкался палкой в землю Слепой, которому нашептали, что за горизонтом намного лучше видимость. Здесь у нас, дескать, совсем плохая видимость, а там только глаза пошире разевай, чтоб не уперли видимость из-под носа.

Был там еще Глухой, которому просто хотелось узнать, что слышно за горизонтом. Он всегда этим интересовался: чуть что — уже уши навострил.

Пятеро шли к горизонту, но горизонт не давался, ускользал. Причем с той же скоростью, с какой они его настигали. И как ему удавалось свою скорость с ихней соизмерять?

Четырежды мать и столько же одиночка доставала сзади Дядину своими расспросами. Какая у него жена, вкусно ли готовит, чисто ли стирает и вовремя ли вытирает пыль.

Потому как сама Тетёха готовит так, что пальчики оближешь, стирает так, что никакая грязь не подступится, а убирает так, что хоть сейчас на международный конкурс уборщиц.

Дядина слушал невнимательно и все выспрашивал Мамзельку про ее Мамзела: сколько у него в плечах, сколько во лбу и сможет ли он на семью заработать.

А Слепой тыкался палкой, куда попал, и все допытывался, какая в этом месте видимость.

Глухой же, чтоб самого себя не заглушить, молчал и прислушивался.

Горизонт между тем не подпускал их к себе, соблюдая дистанцию, как на официальном приеме. Они уже не верили, что смогут его догнать.