Страница 8 из 123
— Спит он, вы потише, пожалуйста.
— Ничего, все равно придется разбудить. Ты стой здесь, — сказал военный с кубиками одному из сопровождавших его. — Всех впускать и никого не выпускать. Демченко и понятые — со мной. Где спит гражданин Воронцов? — обратился он к Кате.
— Я не сплю, — сказал Василий Павлович, выходя в прихожую. Он был уже одет. За ним, в халате, вышла и Евгения Сергеевна.
— Вот ордер на обыск и на ваш арест. — Военный протянул бумаги.
— Действуйте, — усмехнулся Василий Павлович. — А мне, насколько я понимаю, собираться?
— При обыске необходимо ваше присутствие.
Все толпой двинулись в кабинет. Но тут Катя, пришедшая немного в себя, преградила им дорогу.
— Затопчете ковер! — решительно заявила она. — Ноги хотя бы как следует вытерли, вон как наследили в прихожей.
— Пустяки, Катюша, — улыбнулся Василий Павлович.
Однако управдом и дворник старательно вытерли ноги, а ковер в кабинете, скользнув туда раньше других, Катя успела загнуть.
Военный, которого старший назвал Демченко, залез на стремянку и стал сбрасывать прямо на пол книги с верхних полок. Старший книги перетряхивал, некоторые перелистывал. Управдом с дворником стояли у двери. Не найдя ничего подозрительного в книгах, принялись за письменный стол. Старший вынул ящики и вывалил их содержимое в общую кучу. Перебрал бумаги, кое-что отложил в сторону, в том числе и вчерне написанный доклад. То есть черновик, который Василий Павлович после перепечатки оставил у себя.
— Оружие имеется? — вдруг спросил военный.
— Имеется. — Василий Павлович подошел к столу, открыл маленький потайной ящик, который устроен был сбоку и о котором не знали ни Евгения Сергеевна, ни Катя. Они даже и не подозревали, что в доме хранится оружие. А в ящике лежали изящный бельгийский браунинг и патроны к нему.
— Удостоверение на право ношения?
— Есть, есть.
— А ящички секретные еще есть? Сами покажете или стол ломать?
— Больше потайных ящиков нет, — сказал Василий Павлович. — Можете ломать, если не жалко. Посылайте дворника за ломом. У нас в доме, к сожалению, ничего подходящего нет.
— Проверим, — сказал старший.
Из кабинета перешли в гостиную. Перетряхнули все там (Василий Павлович вспомнил рассказ Клавдии Михайловны об аресте соседа и подумал, что всё «кверху тормашками перевернули» — очень точно сказано), потом направились в спальню. Евгения Сергеевна смутилась, покраснела, хотела возразить против такого вторжения, сказать, что входить в спальню, да еще среди ночи, когда разобрана постель, где они только что спали с мужем, по меньшей мере бестактно, неприлично, но Василий Павлович, поняв ее, улыбнулся и кивнул. Ничего, дескать, мамуля, надо терпеть и такое. В спальне тщательно обыскали шкаф, порылись в тумбочке, где была косметика, прощупали матрацы, одеяла, подушки, заглянули с фонариком и под кровать. После этого пошли в детскую, и вот здесь Евгения Сергеевна все-таки не выдержала, загородила дверь, раскинув руки.
— Сюда не пущу! — решительно заявила она.
— Женя, не делай глупостей, — мягко, почти ласково сказал Василий Павлович.
— Неужели у них нет ничего святого?
— Они ни при чем. Они выполняют свой долг. Это их работа.
Удивительно, но поступок Евгении Сергеевны, ее решительность произвели впечатление на старшего: в комнате Андрея ничего не тронули. Просто огляделись. А вот дворник, увидав на подоконнике пистолет, которым Андрей ударил Лешку, спросил, выразительно так, с усмешкой посмотрев на Евгению Сергеевну:
— Тот самый, что ли?
Она кивнула.
Дворник взял пистолет, повертел в руках, покачал головой и произнес уважительно:
— Хорошая игрушка.
— Возьмите для сына, — неожиданно предложила Евгения Сергеевна.
— Ни к чему, — сказал дворник. — Да и не положено. — И он аккуратно положил пистолет на место.
* * *
Нашего отца тоже «брали» ночью. Мы с братьями спали. Не знаю, протестовала мать или нет, когда несколько человек ввалились в нашу комнату, но нас подняли с постелей и прямо на глазах тщательно все обыскали. Это я помню отлично. Изучению подверглась каждая игрушка. Старший брат стоял насупившись, он-то уже многое понимал — ему было девять лет, младший, которому недавно исполнилось два года, плакал, и мать взяла его на руки, а я, по-моему, был поначалу безучастен к происходящему. Возможно, мне было даже интересно: пять лет такой возраст, когда уже не очень страшно, тем более родители рядом, однако и понимаешь маловато, чтобы осознать, что именно происходит.
Среди множества игрушек, подвергнутых изучению, была подводная лодка, заводная, подаренная мне на день рождения как раз за месяц до ареста отца. Лодка эта действительно могла плавать под водой. Скорее всего, ее привезли из-за границы.
Военных, делавших обыск, сопровождал некий тип с портфелем под мышкой. Не знаю, кто он был. Может, управдом. А лицо его помню до сих пор: маленькое такое, сальное и улыбающееся, точно это было не лицо живого человека, а маска. Когда, обыскав комнату, стали выходить, этот человечек осторожно, крадучись подошел к полке с игрушками и взял подводную лодку. Он собрался положить ее в карман, но мать остановила его.
— Что вы делаете? — сказала она.
— Вам теперь все равно, — ответил он, хихикнув, — а моему сорванцу пригодится.
— Сейчас же положите на место!
— Не шуми, не шуми, отшумелась.
И я рванулся к нему. Он, сунув лодку в карман, вытянул руку, отталкивая меня. Я вцепился в нее зубами.
— Ах ты сволочь! — заорал он.
Мать схватила меня и оттащила в сторону. Один из военных обернулся и строго спросил:
— Ну, в чем еще дело?!
— Кусается, вражонок, — сказал человечек с портфелем, растирая укушенную руку.
— Товарищ, — сказала мать, — не знаю, как вас… Этот гражданин взял игрушку.
— Какую игрушку?
— Подводную лодку, — сказал я. Боже, как мне хотелось вцепиться этому человечку не в руку уже, а в горло! Но еще больше хотелось плакать. Лодка была моей гордостью.
Военный молча посмотрел на него, и человечек так же молча вытащил лодку из кармана и протянул военному.
— Она что, в самом деле подводная? — спросил он, с интересом разглядывая лодку.
— Она даже плавает под водой, — на свое несчастье, охотно пояснил я. — Ее надо завести и нажать эту штучку…
— Занятно, — проговорил военный. — Очень занятно. Ладно, разберемся, что это за устройство. — И он положил лодку в свой карман.
— Змееныш, — прошипел человечек с портфелем, выходя из комнаты последним. — Погоди у меня!
Когда все ушли, я разрыдался. Кажется, со мной случилась настоящая истерика, меня никак не могли успокоить; а отца уводили, нужно было прощаться; и мать металась, сама вся зареванная; отец требовал успокоить детей, потому что плакал и младший брат; военные торопили; и тогда старший брат начал меня бить, так что военным пришлось вмешаться. В конце концов нас по одному вывели в прихожую проститься с отцом, он был уже в кожаном пальто, и я помню, что пальто было неприятно холодным и жестким.
— Эх ты, рева-корова, — укоризненно сказал отец, поднимая меня на руки. — Москва у нас что?
— Москва слезам не верит, а верит сэ-сэ-эр, — ответил я.
— Именно. Никогда, Кешка, не распускай нюни. — Почему-то в раннем детстве дома меня звали Кешкой. А во дворе — самураем. — Слезы недостойны настоящего мужчины.
Став взрослым, я понял, что отец был не совсем прав. Иногда слезы бывают как раз достойны настоящего мужчины, ибо не только омывают глаза, но и очищают душу…
* * *
Обыскали всю квартиру, не оставив без внимания ни одного уголка, заглянули и в мусоропровод, и в холодильник (в доме, где жили Воронцовы, были встроенные холодильники), а потом вернулись в кабинет. Старший еще раз осмотрел стол, попробовал приподнять столешницу, глядя при этом на Василия Павловича — проверяя, должно быть, его реакцию, — и устало сказал:
— Ну хорошо. Одевайтесь, гражданин Воронцов.