Страница 57 из 123
Нельзя сказать, что спасительные эти мысли и логика рассуждений, в которой она не могла себе отказать, совсем успокоили Евгению Сергеевну, да и возможно ли обрести покой, когда тебя подозревают — пусть только подозревают — в связях с «врагами народа» (о муже говорить не приходится), но все-таки и от первой растерянности она избавилась, и почувствовала даже некоторую уверенность. Уверенность эта делалась тем сильнее, чем больше проходило времени со дня вызова к Шутову, и стало уже казаться, что вызов этот был пустой, просто Шутов прощупывал ее, может быть, запугивал на всякий случай, не имея против нее никаких материалов. Господи, да и откуда он мог бы взять такие материалы?!
Так прошло недели две или даже больше. Евгения Сергеевна окончательно убедила себя, что ее забыли, что она не нужна Шутову, поскольку пользы от нее для дела никакой. Возвращаясь как-то с работы, она повстречала Уварова. Они почти столкнулись — он выходил из того самого здания, где сидел Шутов. Евгения Сергеевна была уверена, что Уваров тоже видел ее, однако не остановился, как обычно, не поздоровался и, кажется, поморщился.
— Кондратий Федорович! — позвала его Евгения Сергеевна. — Постойте же, Кондратий Федорович!.. А он втянул голову в плечи и прибавил шагу.
Дура, какая же я дура, сказала она себе, разве можно было останавливать его и заговаривать с ним, да еще возле этого дома! Бог знает зачем он там был. Может, просто приходил отметиться, а может, вызывал Шутов. Не зря же сделал вид, что не заметил меня. Ясно дал понять, чтобы я к нему не подходила, а я, дура, кричу на всю улицу…
Она огляделась по сторонам и непроизвольно подняла глаза. Ей показалось, что в окне мелькнуло лицо Шутова. Да нет, пожалуй что и не показалось, в окне точно было его лицо. И он улыбался.
И тогда снова ею овладело беспокойство. И снова она жила в постоянном напряжении, не спала ночами, изводила себя самыми страшными предположениями, издергалась вся, и так прошла еще неделя, а когда Евгения Сергеевна сумела убедить себя, что Уваров все-таки мог и не видеть ее, потому что вообще плохо видит, Андрей сообщил, что у Надежды Петровны был обыск…
Сам по себе этот факт не имел к Евгении Сергеевне отношения. Уж с Надеждой-то Петровной они не были связаны никак. Учительница сына — только и всего. Одна-единственная встреча в доме Уварова. Не она же приглашала гостей на его день рождения. Она сама была гостьей. И все же, все же… Явилось ощущение, что некий круг все сужается, сужается, и делается уже трудно дышать, и начинаешь бояться собственной тени…
Вот когда был нужен умный, добрый советчик, который бы успокоил Евгению Сергеевну, развеял бы ее страх, научил, как быть, что делать дальше, объяснил бы, что все это чепуха, плод ее запуганного воображения. Наверное, самое разумное, что можно было предпринять в этой ситуации, — уехать из Койвы. Плюнуть на все и уехать. Даже если ее оставили в покое, понимала Евгения Сергеевна, покоя, как такового, не будет.
Здесь не будет. А жить в постоянном страхе, зная, что каждый твой шаг контролируется, за каждым шагом следят… А если и не следят, все равно остается ощущение, что все-таки следят. Тут не только сойдешь с ума, тут петлю на шею…
На другой день Алексей Григорьевич сказал, что «взяли» Уварова…
Этого следовало ожидать, подумала Евгения Сергеевна.
— Такой хороший человек, — покачал головой Алексей Григорьевич.
— Вы не боитесь, что мы у вас живем? — спросила Евгения Сергеевна. — Вы скажите честно, я что-нибудь придумаю.
Он насупился, махнул рукой и вышел. Она поняла, что обидела его, и кинулась за ним в кухню.
Алексей Григорьевич надевал полушубок. Валентина Ивановна сидела возле окна, подперев сухоньким своим кулачком голову.
— Простите меня, — сказала Евгения Сергеевна. — Я виновата перед вами. — Ей хотелось упасть на колени.
— Да что тут! Только всех на один-то аршин нельзя мерить, — хмуро ответил Алексей Григорьевич. Он схватил с гвоздя шапку и пошел из дому, хлопнув дверью.
— Нынче всё то же, всё то же, — проговорила непонятно Валентина Ивановна. — Молись, вот что я тебе скажу. На Бога уповай. А на брата не серчай — отойдет. Он отходчивый. И глупостей разных не бери в голову. Нам нечего бояться, мы свое отбоялись. Дальше-то не сошлют, поди. Некуда вроде дальше. А и сошлют, так ничего. Бог един, что тут, что там. Он дал, он и возьмет. О сыне думай и о Боге. Остальное суета сует… — Она пристально посмотрела на Евгению Сергеевну. — Не живется никак людям спокойно…
— Я уже вообще никуда не лезу, никуда не хожу и ни во что не вмешиваюсь, — словно оправдываясь, сказала Евгения Сергеевна.
— Не в тебе дело, однако. Не в тебе. Ты-то и правда никуда не лезешь. Вот я и говорю, что нечего маяться, никому ты не нужна. Сыну только. Мало ли кого забирают! Не наше это дело. Я все вижу и где хошь могу сказать, что никуда ты не ходила и никто к тебе не приходил. Так и знай.
— Спасибо вам.
— Я врать не стану, как оно есть, так оно и есть.
А что в Бога, Спасителя нашего, не веруешь, то худо. — Валентина Ивановна вздохнула с сожалением. — Да хоть и не верь, а молись, легче станет. Всякая молитва до Бога доходит. Небось и сын не крещеный?
— Нет.
— А сама?
— Сама крещеная.
— И то ладно. Не мучь себя, обойдется. Я помолюсь за вас.
XXXV
НА ЭТОТ раз Шутов не дал Евгении Сергеевне прийти в себя, вызвал сразу после ареста Уварова. Но это было и к лучшему: надоело ждать неизвестно чего. Устала она, смертельно устала. Хотелось какого-то конца, какой-то определенности.
— Вот и ваша очередь настала, — сказал Шутов, перебирая на столе бумаги, и она еще успела подумать, что они всегда почему-то перебирают бумаги или стучат пальцами по столешнице.
— Меня арестуют?
— Сразу и арестуют! — усмехнулся Шутов. — Кого нужно было, уже арестовали. Вы в курсе дела?
— А это тайна?
— Нет, разумеется. Да если бы и тайна, что из того?.. Во-первых, ваш квартирный хозяин также работает на железной дороге, во-вторых, вы работаете в таком месте… Какие же от вас могут быть тайны, а?..
— Благодарю за доверие. — Для себя она решила, когда шла сюда, что будет держаться изо всех сил, не даст Шутову запугать себя, запутать, поймать на какой-нибудь глупости. Они хотят получить от нее показания против Уварова и, конечно, против Фатеева, она им нужна как свидетель. Для Уварова и Фатеева — свидетель особенно опасный, потому что и сама жена врага народа, так что у них были все основания доверять ей. К такому выводу Евгения Сергеевна пришла неожиданно и теперь, сидя напротив усмехающегося Шутова, держалась независимо, зная, что никаких показаний он от нее не получит.
— Доверие имеет смысл лишь тогда, когда оно взаимно, — проговорил Шутов, заставив ее вздрогнуть. — Вам не кажется, что именно взаимности в наших с вами отношениях и не хватает?
— Не понимаю, о чем вы?
— О взаимности, Евгения Сергеевна, о взаимности. Итак, серьезных претензий к вам у нас нет. Пока. Было допущено нарушение при вашем приеме на работу, но это не ваша вина. А то доверие, которое вам оказали, вы оправдали. Прямо скажем, ваши друзья не ошиблись в вас.
— Что вы имеете в виду?
— Все то же. Ну кто нам с вами поверит, что вас взяли на работу из чисто, так сказать, альтруистических побуждений?.. И может ли враг вообще быть альтруистом?.. Нет, вы были нужны им.
— Но я же ничего не знаю! — воскликнула Евгения Сергеевна с горячностью, хотя и велела себе быть спокойной. — Фатеев предложил мне работу в управлении, я еще сомневалась. Понимаете, в моем положении…
— Понимаю, — сказал Шутов. — За разрешением сомнений вы обратились к… Уварову, не так ли?.. — Он смотрел на нее прищурившись.
— Обратилась, и что из этого следует?
— Почему к нему?
— Потому что никого в Койве не знала.
— И он не удивился, что вы пришли к нему?
— Я принесла письмо от Журавлева, вы же знаете.
— И он ни о чем вас не расспрашивал?